– По-видимому, рассказ Масуды – правда, – произнес Годвин и, подойдя к внутренней двери, замкнул ее на ключ, который спрятал под одну из подушек. Потом д'Арси стали перед закрытой и завешенной дверью. Они были в тени; висячие серебряные лампы освещали остальное пространство. Братья молчали и ждали. Послышались шаги. Восемь мамелюков в желтых одеждах, накинутых поверх кольчуг, вошли и отдали рыцарям честь.
– Стойте, – приказал Годвин. Они остановились на мгновение, но скоро снова двинулись вперед. – Стойте! – повторили оба брата, но те не слушались. – Стойте, сыновья Синана! – в третий раз приказали д'Арси, обнажая мечи. Но со злобным шипением фидаи уже бросились на них.
– Д'Арси! Д'Арси! На помощь султану! – закричали братья. Начался бой. Шестеро ассасинов напали на Годвина и Вульфа, и, пока рыцари отбивались от них, двое остальных убедились, что дверь заперта. Тогда они тоже бросились на братьев, думая снять ключ с трупа одного из них. Во время первого натиска двое фидаев упали под ударами длинных мечей, после этого убийцы не подходили близко, некоторые беспокоили рыцарей спереди, остальные старались проскользнуть за их спиной и заколоть их сзади. И действительно, удар одного кинжала поразил Годвина в плечо, но лезвие скользнуло по его крепкой кольчуге.
– Отступи! – крикнул он Вульфу. – Не то они убьют нас!
Д'Арси внезапно отступили и прислонились спиной к двери. Так стояли они, призывая на помощь и кругообразно размахивая перед собой мечами; фидаи не смели подходить к ним. Снаружи донеслись крики и топот, раздались тяжелые удары в ворота, которые убийцы задвинули засовом, из спальни Салах ад-Дина голос султана спрашивал, что случилось. Фидаи слышали все и поняли, что они погибли. Полные отчаяния и бешенства, ассасины забыли об осторожности: они бросились на братьев, полагая, что, свалив их, все же проберутся к Салах ад-Дину и убьют его раньше, чем сами будут убиты. Годвин и Вульф жестоко ранили двоих, и в это время к братьям прибежал Хасан с внешней стражей.
Еще через минуту легко раненные Годвин и Вульф стояли, опершись на мечи, а фидаи, одни – убитые или раненые, другие – взятые в плен и связанные, лежали перед ними на мраморном полу. Дверь в спальню открыли, оттуда показался султан в своем ночном одеянии.
– Что случилось? – спросил он, подозрительно глядя на д'Арси.
– Ничего особенного, – ответил Годвин. – Эти люди пришли убить вас, и мы задержали их, пока не подоспела помощь.
– Убить меня? Моя собственная стража хотела убить меня?
– Это не ваши воины, а фидаи, переодетые в платья мамелюков и подосланные аль-Джебалом, – объяснил Годвин.
Салах ад-Дин побледнел – он, не страшившийся ничего на свете, всю жизнь боялся ассасинов и их повелителя, который трижды пытался убить его.
– Снимите с них кольчуги, – продолжал Годвин, – и, я думаю, вы, султан, увидите, что я говорю правду, если же нет – допросите оставшихся в живых.
Воины Салах ад-Дина повиновались и на груди одного убитого фидая нашли выжженное клеймо в виде кроваво-красного кинжала. Салах ад-Дин отозвал братьев в сторону.
– Как вы узнали об этом? – подозрительно всматривался он в их лица.
– Масуда… из свиты госпожи Розамунды… предупредила нас, что вы, властитель, и мы будем убиты сегодня.
– Почему же вы не сказали об этом мне?
– Потому, султан, – изложил ему причины этого Вульф, – что мы не знали, верно ли известие, не хотели вызвать ложных опасений и остаться одураченными, а также думали, что сумеем выдержать нападение восьми крыс Синана, наряженных воинами Салах ад-Дина.
– Вы поступили мужественно, хотя задумали безумное дело, – заключил султан. Он подал руку сперва одному, потом другому д'Арси и прибавил: – Рыцари, Салах ад-Дин обязан вам жизнью. Если когда-нибудь случится, что ваша жизнь будет зависеть от Салах ад-Дина, он вспомнит о сегодняшнем вечере.
На следующее утро оставшихся в живых фидаев допросили, и они сознались во всем, потому их казнили. Многих из горожан арестовали и убили по подозрению в пособничестве фидаям, и на время страх перед ассасинами замер.
С этого дня Салах ад-Дин стал очень дружески относиться к братьям, предлагал им подарки, всевозможные почести, но они отказывались от всех милостей, говоря, что им нужно только одно – что именно, он знает. Й, слыша этот ответ, он делался мрачен. Как-то утром султан послал за д'Арси, и они застали Салах ад-Дина только с его любимым эмиром принцем Хасаном и со священником-муллой.
– Выслушайте меня, – отрывисто обратился Салах ад-Дин к Годвину. – Я знаю, что вы любите мою племянницу, принцессу Баальбека. Хорошо. Подчинитесь Корану, и я отдам вам ее в жены, тогда, может быть, она тоже примет истинную веру, а я приобрету прекрасного воина и дам раю прекрасную душу. Мулла научит вас истинной вере.
Но Годвин только посмотрел на него широко открытыми, изумленными глазами.
– Так я и думал, – вздохнул Салах ад-Дин. – Мне очень жаль, что суеверие до такой степени ослепляет храброго и благородного человека! Ну, сэр Вульф, теперь ваша очередь. Что вы скажете на мое предложение? Хотите ли вы получить руку принцессы и ее владения, а в придачу мою любовь?
Вульф задумался. Он невольно вспомнил зимний вечер, когда они с братом и Розамундой стояли на берегах Эссекса и шутливо говорили о перемене религии. Наконец он ответил с привычным громким смехом:
– Я хотел бы того, другого и третьего, султан, но на моих условиях, а не на ваших, потому что в противном случае благословение не освятило бы моего брака. Да и Розамунда, пожалуй, не согласилась бы выйти замуж за вашего единоверца, имеющего право взять других жен.
Салах ад-Дин оперся головой на руку и посмотрел на д'Арси с разочарованием в глазах, однако без злости.
– Рыцарь Лозель был также поклонником креста, – сказал он, – но вы совсем не похожи на него. Он охотно принял нашу веру.
– Чтобы работать для вас, – с горечью произнес Годвин.
– Не знаю, – заметил султан, – хотя он, кажется, действительно считался христианином между франками, а здесь был последователем Пророка! Ну, он умер, и, несмотря на все, да будет мир его душе! Теперь мне нужно сказать вам еще об одном событии: франкский принц Рено Шатильонский – да будет проклято его имя! – снова нарушил мир между мной и королем Иерусалима, перебив моих купцов и украв мои товары. Я не потерплю такого позора и скоро распущу по ветру свои знамена, которые не будут свернуты, пока не взовьются над мечетью Омара [8] и над каждой башней в Палестине. Ваш народ осужден. Я, Юсуф Салах ад-Дин, – и, говоря это, он поднялся, и даже волосы его бороды стали дыбом от гнева, – объявляю священную войну и скоро загоню в море поклонников креста! Выбирайте же, братья, чего вы хотите: биться со мной или против меня? Или вы снимете мечи и останетесь здесь, как мои пленники?