Считалось, что признание подозреваемого является неопровержимым доказательством его вины. Естественно, что при допросе полиция пыталась ускорить процесс, вырвав его пытками, хотя это и было незаконно. Обвиняемого растягивали на дыбе, заставляли принимать вещества, вызывавшие отторжение, били кнутом, жгли… Подобные методы установления «истины» процветали по всей Европе. Голландские юристы различали пять степеней пытки; в более милосердной Фрисландии их было всего три. Эти классификации служили основой для определения размеров наказания, поскольку пытка часто предшествовала вынесению приговора, после того как помогла выбить признание на допросе.
Судьи, слывшие за утонченных и цивилизованных людей, без малейших угрызений совести или отвращения смотрели на работу палача, которая продолжалась порой столь долго, что слуги приносили им еду прямо в пыточный подвал, где «обрабатывался» очередной несчастный. Они лично выбирали вид наказания из привычного арсенала того времени, немыслимого и кровавого. Отрубали правые руки, носы, уши; жгли языки, выкалывали глаза, рвали щеки, клеймили плечи раскаленным железом. За малейшие проступки виновного выставляли к позорному столбу в деревянной колодке, из которой торчала только голова, с надписью или символом, определявшим преступление. Или же его водили по всему городу в оскорбительно нелепом одеянии.
Торговца вразнос, продававшего запрещенные книги, таскали по улицам в докторской шапочке и со связкой злополучного товара на шее. Мелкие воришки «прогуливались» по городу с украденными предметами на голове под присмотром двух сержантов. Позорный столб — эшафот перед городской ратушей — не уступал по комфорту пыточной скамье. Выставление на публичное обозрение было глубоким бесчестием, которое не пугало разве что самых пропащих.
Другие наказания носили социальный или экономический характер — лишение сословных прав, запрещение заниматься той или иной деятельностью, штрафы и пр. Изгнание позволяло под каким-либо предлогом избавиться от «опасных элементов». Их высылали на месяц, пожизненно или даже на сто лет и один день! Виновному в нанесении телесных повреждений запрещалось в течение одного года выходить из дома после восьми часов вечера или целых три года посещать трактиры. В годы большого строительства (возведение укреплений, разработка новых шахт в какой-нибудь дальней колонии) суды весьма охотно приговаривали провинившихся к «общественным работам».
Смертная казнь обычно совершалась через повешение, которому нередко предшествовали пытки. Часто петля заменялась более изощренной казнью. Приговоренного, привязав к стулу, обезглавливали ударом сабли, сжигали, топили в бочке или даже закапывали живьем. Иногда подобное проделывали уже с мертвым телом. Так, удачливых самоубийц привязывали к лошади, которая волочила их к виселице для торжественного повешения. Такие экзекуции представляли собой для горожан вполне заурядное развлечение, ничуть не считавшееся предосудительным.
Виселицы возвышались у всех ворот Амстердама. Подступы к большинству городов являли ту же картину: два мощных вертикальных столба высотой от четырех до пяти метров, стянутых сверху поперечной балкой, на которой свободно покачивалось полдюжины удавленников. К одной из опор приставлялась лесенка, позволявшая палачу крепить веревку и подтягивать узел.
Палач был заметной фигурой среди городских служащих. «Магистр высоких дел провинции Голландия с резиденцией в славном городе Гарлеме» — только этот заплечных дел мастер мог официально приводить в исполнение приговоры суда на всей территории провинции. Оплата была сдельная — 3 гульдена за обезглавливание, к которым добавлялись 9 гульденов за погребение тела. Колесование приносило больше всего — 3 гульдена за удар, что давало в сумме до 30 монет; на битье кнутом по тем же расценкам можно было заработать не больше 24 гульденов.
К лишению свободы приговаривали относительно редко. Тюремное заключение рассматривалось не столько как наказание, сколько как мера содержания обвиняемого до суда. Заключенные со средствами легко могли облегчить свое существование. Зато беднота оказывалась в ужасающей нищете. Недоедание и отсутствие гигиены превращали казенные дома в очаги заразы. Амстердамские тюрьмы располагались в подвальных помещениях городской ратуши и четырех самых старых ворот. Стены двухметровой толщины, зарешеченные окна, сырые истрепанные соломенные тюфяки. В течение века нескольким дерзким узникам удалось отыскать способ выбраться отсюда, как, например, Иоханесу Палмеру, бежавшему в 1652 году. Так и не сумев схватить его, судейские власти заочно приговорили Палмера к изгнанию.
Глава XXIII
Военные
В 1601 году штатгальтер располагал армией, едва насчитывавшей 20 тысяч человек. Ее большую часть составляли английские, французские, немецкие и шотландские наемники, объединенные в роты или полки по национальному признаку и под началом их собственных офицеров.{195} Непосредственно нидерландские части были представлены фризами принца Вильгельма-Людовика и кавалерийским полком принца Морица. Воинский пыл Соединенных провинций остался в прошлом. Из двух способов пополнения рядов — привлечения на службу добровольцев и набора наемников — только последний позволил завершить военные кампании перед перемирием.
К тому же с 1600 года вплоть до французского вторжения в 1672-м все войны, в которых затрагивались интересы Нидерландов, не распространялись далее приграничных районов страны. Бóльшая часть военных действий велась на море, далеко от территориальных вод. В глазах буржуазии, оценивавшей все события лишь с экономических позиций, сухопутные вооруженные силы утратили в это спокойное время свою необходимость. Наемников было вполне достаточно для выполнения тех незначительных задач, которые им доверялись. Тем более их требовалось не так уж много. После перемирия 1609 года из армии было уволено 1500 наемных солдат, а численный состав каждой из оставшихся рот сократился до 50 человек.{196} Мы знаем, какими были социальные последствия этого шага. После заключения Вестфальского мира Генеральные штаты провинции Голландия нашли 50 %-ное сокращение армии недостаточным и потребовали от принца довести его до 75 %. Конфликт, вызванный отказом Вильгельма II, мог привести к гражданской войне, если бы не смерть штатгальтера и отмена расходов на его содержание, которые позволили регентам одержать победу.
Содержание армии стоило немалых средств, и Генеральные штаты неохотно их выделяли.{197} Буржуа плохо понимали необходимость этих затрат. А вот на военный флот денег не жалели, ведь процветание торговли в значительной степени зависело от его мощи. Идея использовать сухопутные силы в заморских колониях никогда не рассматривалась всерьез: за исключением бразильской, Великие компании содержали там собственные отряды.
Когда того требовала политическая ситуация, власти шли на набор дополнительных полков. Так, в 1666 году, в ходе войны с мюнстерским епископом, Штаты сформировали армию в 60 тысяч человек. Однако по окончании военных действий солдаты были распущены по домам.{198} Подобное положение дел привело во второй половине века к дезорганизации военного аппарата, на которую иностранные дипломаты не замедлили указать своим правительствам. В 1670 году армия насчитывала 10 кавалерийских и 19 пехотных полков общей численностью немногим более 26 тысяч человек. Когда в 1672 году в Нидерланды вторглись французы, властям пришлось в спешном порядке завербовать у правителя Бранденбурга 12 тысяч солдат и нанять 10 тысяч лошадей.
Поступление пополнения обеспечивали офицеры-вербовщики. С ними заключался контракт на поставку такого-то количества рекрутов за такую-то сумму. Соглашения с иностранными государствами позволяли этим агентам проводить набор добровольцев на определенной территории. Но их задача далеко не всегда была легко выполнимой. Во время европейской войны людской товар становился редким и стоил больших денег. В других случаях желающие стать под ружье намеренно утаивались. Заставив волонтеров правдами и неправдами подписать договор, вербовщик окружал их надежным конвоем, который доставлял рекрутов к границе. Отсюда, набившись в кочи, будущие маршалы без малейшей задержки отправлялись прямо к месту сбора. В мирное время войска оставались в приграничных гарнизонах, вдали от больших торговых городов. В районах, где солдаты были частыми гостями, наемники образовывали чужеродный элемент, обособленный от остального населения скорее всего из-за предосудительной профессии, а не происхождения. Тем не менее браки между солдатами и девушками из простонародья были обычным делом, и Бускен-Гует даже связывал с этим распространение определенного физического типа человека — малорослого и чернявого.{199}