и питья, сколь раз раскладывали на деревянной «кобыле».
Так бы в одночасье и убили, кабы не попался однажды Суббота на глаза Василию Грязному. Оказались два сапога пара. Оба охальные, оба отчаянные, не верящие ни в Бога, ни в чёрта, ни в вороний грай. Призрел Грязной скомороха, поселил у себя, записал в опричнину. Вывел в люди, на свою же, как потом оказалось, голову.
Надевши чёрный кафтан зажил Суббота как в сказочном сне. Твори, что хошь! Сколь народу перебил Суббота, сколь девок перепортил в опальных имениях, сколь казны награбил! А теперь и вовсе выпала ему честь великая — готовить медвежью и скоморошью забаву для царской свадьбы.
Получив от Грязнова указания да полсотни опричников, отправился Суббота в Великий Новгород. Там всегда были лучшие скоморохи, там нравы вольнее, да и медведей в новгородских лесах прорва. Приехав, явился к наместнику. Узнав, в чём дело, тот схватился за голову. Какие скоморохи! Какие медведи! Народишко, который уцелел, нынче тени своей боится. Но Суббота уже научился говорить с начальством.
— Ты вот что, князь, — сурово перебил он. — Дашь мне людей сколь скажу, а ещё подводы, провожатых да харчей в дорогу. А уж там я сам сыщу, что мне надобно.
Больше месяца колесил Суббота с помощниками по необъятной новгородчине. Забирался в медвежьи углы, искал разбежавшихся весёлых людей. Самых искусных брал с собой, прочих, наградив пинком, отправлял восвояси. Тем временем охотники стали подвозить медведей. Мелкого и среднего зверя Суббота пускал на мясо, брал только матёрых хищников. Медведи ломали клетки, вырывали из ноздрей кольца, мяли и увечили охотников. Но Суббота не отступался, пока не набрал потребное количество.
В сентябре он воротился в Новгород с громадным обозом, поглазеть на который сбежались чуть не все уцелевшие новгородцы. Запряжённые тройкой лошади, всхрапывая и пугаясь, везли клетки с огромными медведями, оглашавшими город глухим рёвом. Ехавшие следом подвыпившие скоморохи колотили в бубны, кривлялись, выкрикивали непристойности, показывали голые зады.
На следующий день Суббота отсыпался, потом захотел развлечься. С пьяной ватагой потешных, прихватив пяток медведей, заявился на Софийскую сторону. В земской избе, среди чинного течения дел вдруг распахнулись двери, и вместо очередного посетителя косолапо вошёл чёрный с подпалинами медведь, обнюхался, осмотрел земцев злыми глазками и стал подниматься вдыбки. Следом за ним, тяжело прогибая половицы, протиснулась матёрая медведица. Вскрикнув от ужаса, один подъячий кинулся бежать. Зверь легко догнал его, подмял под себя, стал жевать лицо. Подъячий дико закричал, прочие земцы кинулись к окнам. Выбивали рамы, прыгали с высокой на подклетях земской избы вниз, ломали ноги.
Старый дьяк Бартенев, вырвавшись из избы, откуда неслись рычание и вопли, подошёл к заливисто хохотавшему Субботе.
— Пошто бедокуришь, пошто людей калечишь? — закричал он. Суббота размахнулся и ударил дьяка кулаком в зубы. Схватив за шиворот, втащил в избу, затолкал к чулан с архивами, запер щеколдой. Потом впустил в чулан медведя. Зверь изорвал на дьяке платье, утробно рыча, облапил, стал мять. На крики дьяка прибежали земцы, скамейками оттеснили медведя, вызволили чуть живого дьяка, отнесли домой.
Натешившись с земцами, весёлые люди пошли озоровать в город. Всех встречных били, травили и драли медведями. Никто не смел дать отпор. Народ спасался с улиц, матери прятали детей. Город опустел, забился в щели.
— Гущеды! — презрительно орал Суббота обидные прозвища новгородцев. — Долбёжники!
— Сига в Волхов столкнули! — надсаживались скоморохи.
Колобродили до ночи. Князь Пронский не смея показать носа, дожидаясь на своём подворье пока опричники не угомонятся.
... Неделю спустя скомороший обоз прибыл в Слободу.
— Молодец, — похвалил Субботу Грязной. — Только, похоже, зря мы с тобой старались.
— Как так? — разинул рот Суббота.
— Невеста уж больно плоха. Вряд ли до свадьбы дотянет, — лицемерно вздохнул Васька и, уже не скрывая радости, ощерил в ухмылке белые волчьи зубы.
14.
Первый раз Марфу вытошнило прямо в церкви. Всполошившеся мамки подумали, что невеста объелась сладким. Однако на другой день рвота не прекращалась. Царю покамест говорить боялись, лечили обычными средствами, но бестолку. — Марфа таяла на глазах. Узнав о нездоровьи невесты, царь насторожился. Схожие признаки были у Анастасии и у Марии. Сам стал беречься пуще прежнего. Отложив свадебные хлопоты, за дело взялся Малюта. Приступил к Марфе с расспросами. Спасая мать, Марфа молчала про принятое снадобье.
Вызвали Бомелия. Перед тем как показать невесту лекарю завесили плотно все окна, чтобы ничего не видно было, закутали невесту тонким покровом, дабы медик не мог коснуться тела. Осмотрев Марфу и опросив прислугу, Бомелий сделал заключение:
— Та болезнь бывает от желудка, когда желудок ветрен, а как желудок будет здоров, то всё минуется.
Ещё сказал, что он такие болезни лечивал и многим пособлял, а плоду и чадородию от того порухи не бывает. Для скорейшего выздоровления назначил камень безуй. Камень тот, цены неимоверной, привозят из Индии, а родится он то ли в сердце у оленя, то ли у змеи в желчи. Находят его на берегу морском. Имеет безуй начальное место между всеми лекарствами, помогает от окормов, от упойства, от порчи. Серапион мудрец учит, что принимать его надо тёртый против двенадцати зёрен ячменя весом, подогрев с рейнским вином, а выпив, лечь в постелю и окутаться, чтобы вспотеть. Сам царь носил безуй в перстне, часто сосал его на ночь.
После лекарств Марфе полегчало. Но неделю спустя всё повторилось. Есть невеста не могла, поили слабым отваром. Поскольку рези в желудке продолжались, лекарь стал добавлять к безую толчёный рог единорога.
Покамест Бомелий мудрствовал, взбодрились все, кто чаял для царя иную невесту. Сначала шепотком, а там и в полный голос заговорили, что невеста будет к государской радости непрочна. Вроде как болезнуясь за здоровье государя, уговаривали:
— Нельзя тебе, государь, на Собакиной жениться. Худая болезнь! На тебя перекинется.
От тех разговоров царь темнел лицом, гнал сердобольцев в шею, однако ж, задумывался. Меж тем объявленный срок свадьбы неуклонно приближался. Одновременно готовилась свадьба царевича Ивана с Домной Сабуровой. Будущую невестку Бог миловал, она была здорова и похорошела так, что сравнивая сохнувшую день ото дня Марфу с Домной царь серчал и ревновал к сыну.
За три дня до свадьбы к царю, собравшись с духом, подступил митрополит Кирилл с вопросом: не раздумал ли он брать за себя девицу Марфу в виду её хворости? Напомнил: третий брак — последний для православного. Коли