И возлежали бы мы в травах далёких, кои родят хлеб и воду жгучую, и скатывалась бы на тела наши обнажённые их природная влага…
И не было бы вокруг ни души, ни раба, но были бы мы одни на целый итер педестре от каких бы то ни было людей…
И от поселения ромейского, мирного, и от становища варваров злонамеренных, злокозненных, злобствующих…
И зажгла бы светило своё Селена Серебряная.
Но лишь в четверть силы, на ущербе светило бы оно, дабы свет был мягок и неярок.
И вдруг пришла бы согласно месяца начала десятого прохладная гроза, но не убоялись бы мы вспышек молний сверкающих,
Кои взрезали ли бы шёлк небес над головами нашими…
И громы, крошащие небеса на осколки, смахивали бы на нас капли дождя обжигающего, хладного…
И мы, мокрые от дождя, омыли бы тела свои разгорячённые в его струях,
И ласкали бы друг друга с такою страстию, что не помешал бы он нам, но лишь освежил бы нас обоих.
И только сил прибавилось бы у нас.
И вошёл бы я в тебя пальцами, вводя их медленно и осторожно…
И доставил бы я тебе прекраснейшее из удовольствий, радость превеликую, пальцами перекатывая и сжимая простату твою, доселе никем - никем из живущих ни во времени моём, ни в твоём не тронутую.
И преизрядно натешившись, ты, о, брат мой, возлюбленный больше жизни, кою так страстно люблю я,
И сомкнул бы уста ты свои на гордо восставшем пенисе моём…
И доставил бы мне наслаждение сильнейшее, испив естества моего и унося дух мой в Эмпиреи…
И, отдохнув несколько мгновений всего, вошёл бы я в тебя, о брат мой Северус…
И задул бы северный ветер, помогший бы тебе перенести боль первую…
И замер бы я в тебе на немногое время, дабы насладился ты совершенством тела своего…
И лишь некоторое время спустя, подождав, пока расслабился бы ты полностью,
И открылся бы для меня, тогда начал бы я движения медленные.
И всё скорее стал бы двигаться в тебе я, покидая и возвращаясь, как проделывал это со мною ты ко блаженству нашему обоюдному…
И ветер всё задувал бы порывисто, дабы вдохновить нас обоих на желаемое нам пуще живота единение как телесное, тако и духовное.
И вдохновлял бы северный ветер тот меня справиться ладно и приятно нам обоим…
И совершал бы я движениями пениса своего круги и полукружия в тебе, о, брат мой возлюбленный…
И раздавались бы в травах многоцветных, пышных, от дождя промокших, стоны и восклики наши…
И, чувствуя приближение верха наслаждения своего, обхватил бы я
Прекраснейший, набухший от страсти, мокрый от ливня пенис твой, о, брат мой возлюбленный…
И, воскричав согласно, излили бы мы семя одновременно,
Взойдя на высочайший, скалистый, такой приятный взору утёс,
Поросший древами неведомыми, стройными с прожилками серебра на листах…
Ибо утёс тот суть вершина наслаждения близостью нашею, о, брат мой возлюбленный, Северус…
… И был Северусу сон.
Сидим мы с Ремом и благородненько так квасим, вдруг дверь в его гостиную отворяется, и входит… не званый на вечеринку Поттер, протягивает принесённый с собою стакан и тянет ручонки к выпивке…
Добрый Рем наливает ему, и Поттер выпивает скотч одним залпом, как заправский «пианица» - профессионал, как Ремус…
Тут же захмелев, кидается… мне на шею и вопит не своим, а каким-то не своим, но по-настоящему педеристическим вокалом:
- Отсоси мне, Севочка!
…Я отбрыкиваюсь от поганца, посмевшего весь праздник испортить, и говорю тихо, но внятно и раздельно, впервые, наверняка, чтобы поганца уложить на месте, чтобы лёг и не встал, и не встало бы уже у него ничего, чтобы не портить замечательной фразы, обращаясь к Поттеру просто на «ты»:
- А не соснуть бы тебе хуйца?
Ну, в том смысле, что не пошёл бы он к Дементорам поганым, да куда ещё подальше. Хотя… куда уж дальше-то идти. Вроде бы, неоткуда и некуда, уж послали, так послали. Кого-то похоронить и пройтись по его могиле…
На что пьяный наглец, ничтоже сумняшеся отвечает:
- А давай-ка, пососу.
И плюхается на колени со всего немалого роста - а, пьяному море по колено! Не разобьётся, да что ему станется-то! Да, кстати о птичках, то бишь, о коленях. Поттер раздвигает мне их и начинает расстёгивать ширинку на брюках, а потом, под моё негодование, залезает и в трусняки мои семейные, да такие пригожие - на ширинке три пуговки всего. Так удобно из них мочиться, расстегнул пуговку и… готово дело, не то, что бабы.
Я его хлоп по ручищам наглым, и говорю, обращаясь, почему-то, к Рему, которого, правда, уже не вижу в поле зрения:
- Профессор Люпин, Ремус Джеральд, оставь эти глупости и свои больные фантазии при себе! Ты мне и так весь кайф обломал, я аж протрезвел, а такого от пинты огневиски быть, ну никак не должно.
Дай-ка лучше Антипохмельного зелья, дружище, голова трещит, не поверишь, ну словно бы по швам сейчас расколется…
А… Поттер, снова Поттер! - лезет и лезет обжиматься, сволочь эдакая! Да как ещё лезет-то, как со своей жёнушкой, буде у него таковая имеется - молод ещё!
- Рем! - кричу я уже в испуге от напора Поттера. - Помогай уже! Помощь твоя, гоорю, нужна да поскорее. Скорее же, Рем!
А возникший из ниоткуда Ремус, в одеянии волшебника, совершающего Венчание, отчего мне становится ещё больше не по себе - что он так вырядился-то! - торжественно так себе и заявляет, не боясь моего тапка, который уже готов слететь с ноги... Заявляет себе, весь такой расфуфыренный:
- Сим повелением свыше, от Мерлина всеблагого и Морганы пресветлой - заступницы всех любящих, объявляю вас супругами на веки вечные, и в горе, и в радости, и в волшебном здравии, и в состоянии сквиба временного!
- Да ты что лыбишься-то, Рем, на моё несчастье! А ну-ка засунь свои негожие слова себе обратно в задницу, из которой они и доносятся!
- Не могу, - говорит. - Ибо таково моё несчастье - любить тебя уже двадцать три года, безответно, безнадёжно, а повенчать с Гарольдом. Мне видение было от Мерлина, вот и поступаю так, выполняю, значит, задание... домашнее… Чтобы вас обвенчать, воедино собрать, значит.
- Смотри у меня! Перепил ты скотча дешёвого! Это всё сивуха играет в мозгах твоих, да так, что напрочь их снесла! В конце концов, перестань прикидываться священником, совершающим обряд Венчания. И кого только ты вздумал повенчать - меня и, я просто не могу терпеть его, Поттера! Он же такой грязный!