Читать интересную книгу Вторая мировая война. Ад на земле - Макс Хейстингс

Даже в бегстве англичане цеплялись за расовые предрассудки империи, бесстыдно бросая на произвол судьбы своих подданных-туземцев. В Пинанге глава администрации запретил пожарникам-малайцам входить в европейские кварталы для тушения пожаров после воздушных налетов и наложил вето на предложение снести несколько принадлежащих белым домов для создания противопожарной бреши. Когда с острова эвакуировались, «цветных» не пускали на корабли. Китайского судью, поднявшегося на борт, силой свели на берег, между тем погрузили автомобиль коменданта крепости. Женщина-беженка с острова говорила потом, что «невозможно ни простить, ни забыть»20 то, как эвакуировались британцы. Британский полицмейстер в Сингапуре заверял своих подчиненных-сикхов, что останется с ними до конца, – и бежал; колонисты, покидавшие Кэмерон Хайлендз, уговаривали азиатских членов местных отрядов обороны оставаться в строю – разумеется, те немедленно уволились. В Куала-Лумпур «белые» врачи оставили госпиталь на попечение коллег-азиатов. В Ипохе, центре добычи олова, молодой актер китайского театра со сцены заявил зрителям: «Британцы обращаются с империей как с собственностью и передают ее в чужие руки, словно заключив сделку»21.

Поведение британской общины в Малайе, а затем в Бирме было вполне оправданным постольку, поскольку в Юго-Западной Азии уже распространился слух об оргии изнасилований и убийств, которой сопровождалось в конце декабря падение Гонконга. Но зрелище белых господ, бегущих в панике, в одночасье разрушило миф о благом и патерналистском империализме. Расизм и эгоистический интерес правили бал. Когда на легком крейсере Durban взбунтовались китайские стюарды, капитан Питер Казалет с раскаянием писал: «Мы дурно обращались с китайцами в мирное время. И как можем теперь рассчитывать на их преданность?»22 Один из бунтовщиков выразил желание присоединиться к японской армии. Очевидец бомбежек в Сингапуре отмечал, что жертвы среди гражданских разделены и в смерти: европейцев и азиатов сваливали в разные могилы. Высокомерное отношение правителей как нельзя лучше выражает реакция губернатора Малайи на гибель верного слуги – японская бомба сразила его позади Дома правительства. Шентон Томас записал в дневник: «Очень жаль моего боя. Такая была преданная душа». Другие члены «британской семьи» не спешили принимать беженцев из Юго-Восточной Азии. Австралия изначально разрешила въезд только 50 белым и такому же количеству китайцев; Цейлон установил иммиграционную квоту 500 человек, преимущественно своих же граждан. Эти ограничения были сняты с опозданием, когда катастрофа уже разразилась.

31 января была взорвана дамба, соединявшая Малайю с островом, на котором расположен Сингапур. Ректор колледжа Раффлз – естественно, британец – услышав грохот, спросил, что там происходит, и молодой китаец Ли Кван Ю, как он впоследствии хвастался, ответил: «Это конец Британской империи»23. На протяжении 55 дней японцы продвигались в среднем на 20 км в сутки, они 95 раз вступали в бой и восстановили 250 мостов. Боеприпасы у них заканчивались, и уцелевшие британские войска (числом 70 000) человек более чем вдвое перевешивали силы Ямаситы. Но британский генерал допустил очередную ошибку: рассредоточил свои силы на защиту 120 км береговой линии Сингапура. Боевой дух этой армии был ниже низкого, когда же инженеры принялись рушить доки, паника охватила и местное население. Только теперь запоздало попытались переправить беженцев в Голландскую Ост-Индию. В гавани происходили отвратительные сцены, порожденные хаосом, паникой и насилием: дезертиры пытались прорваться на корабли. В итоге 5000 гражданских отплыли, но едва ли 1500 из них добрались до надежного убежища в Индии или Австралии. Все корабли, покидавшие Сингапур или приближавшиеся к нему, подвергались японскому обстрелу с воздуха. Пехотинец из Нортумберлендского полка описывал состояние человека, запертого в трюме корабля под огнем: «Ты словно сидишь в консервной банке, по которой колотят палками»24.

Ямасита начал высадку на остров 8 февраля под прикрытием темноты. Собранный с бору по сосенке флот из 150 лодок перевез первым заходом 4000 человек, а всего две дивизии. Англичане не позаботились установить прожектора, их артиллерия почти не потревожила десантную группу. Зато японская артиллерия сразу же сумела перебить кабель и прервать телефонное сообщение с передовыми линиями, где оборонявшиеся дрожали под проливным дождем, съежившись в окопах. Японцы стремительно рванулись вперед, и деморализованные австралийские соединения отступили. Стало ясно, что Сингапур обречен. Комендант морской базы вице-адмирал Джек Спунер с горечью писал: «В нынешних обстоятельствах виновны AIF [Australian Imperial Forces = австралийские войска], которые сразу же показали тыл, удрали и предоставили японцам возможность продвигаться, не встречая сопротивления».

Генерал-майор Гордон Беннет, командующий Восьмой Австралийской дивизией, горестно признавался одному из своих офицеров: «Мне кажется, наши люди не хотят сражаться»25. Сам он точно не хотел и поспешил сесть в самолет, который через 12 дней доставил его на родину. И если австралийцы осрамились, то ничуть не лучше зарекомендовали себя и британские части – воли к сопротивлению недоставало всем войскам под командованием Персиваля. Капитан Норман Торп из Дербиширского территориального полка, служивший с «Шервудскими лесничими», описывал странное чувство отрешенности от разворачивавшейся вокруг катастрофы: «Я был лишь самую малость взволнован и не ощущал, что это как-то затрагивает меня лично»26. Торп повел своих людей в контратаку, но обнаружил, что приказу повиновалась лишь меньшая часть солдат, и контратака сразу же захлебнулась. Командир одного австралийского подразделения наткнулся на дезертиров, которые в беспорядке бежали с передовой: они отказались подчиняться и заявили, что с них довольно. Надежды на милосердие победителей у трусов было ничуть не больше, чем у тех, кто сопротивлялся до конца. Капрал Томиносуке Цучикаге с удивлением смотрел на противника, думавшего спасти свою жалкую жизнь бездействием: «Некоторые солдаты, утратив мужество, скорчились в ужасе, присели на корточки и не вступали в рукопашный бой, дожидаясь, словно праздные зрители, его исхода. Их тоже без сожаления пристрелили или закололи штыками»27.

Черчилль обратился с патетическим посланием к только что назначенному командующему союзными силами в регионе Уэйвеллу, требуя, чтобы Сингапур отстаивали до последнего: «На этом этапе не следует думать о спасении войск или о защите населения. Борьбу следует самой дорогой ценой довести до развязки. Командующие и старшие офицеры обязаны погибнуть вместе с рядовыми. На кону честь Британской империи и британской армии. Я прошу вас не проявлять ни слабость, ни милосердие в каком бы то ни было виде. Когда русские так отважно сражаются и американцы держатся на Лусоне, репутация нашей страны и репутация нашего народа полностью зависят от вас».

Это воззвание премьер-министра наглядно отражает принципиальную разницу в мировоззрении участников конфликта и, соответственно, в том, как они сражались: Черчилль потребовал от сингапурского гарнизона такого же упорства и такой же готовности к самопожертвованию, какие чуть ли не ежедневно проявляли немцы, японцы и русские, но те действовали под страхом жестокой кары. Пусть Малайя потеряна, Черчилль хотел по крайней мере создать вдохновляющую на подвиги легенду о том, как защитники колонии бились до конца. Но западная демократия не взращивает подобную самоотверженность. Вечером 9 февраля командир австралийской бригады заявил Персивалю: «По гражданской профессии я врач. Когда я вижу, что руку не спасти, я ее ампутирую, но, если болезнь распространилась на весь организм, не поможет никакая операция – пациент умрет. Так обстоит дело и с Сингапуром. Нет никакого смысла сражаться, чтобы продлить агонию»28. Некоторые английские, индийские и австралийские солдаты показали примеры личного мужества, защищая Малайю, но эти подвиги не могли предотвратить общего распада. И мало кто из офицеров счел нужным призывать своих людей к жертвам: ведь и так было понятно, что на этот призыв никто не откликнется.

В Сингапуре, как ни на каком другом участке боев, проявилось разительное несовпадение двух концепций войны: героического видения премьер-министра, призывавшего империю сражаться до последнего человека, и характерного для рядовых отсутствия веры. Солдаты Персиваля не ждали ничего хорошего ни от своих командиров, ни от самих себя. Если бы Черчилль лично явился к ним, они могли бы ему сказать, что прежде, чем призывать их гибнуть за Малайю, следовало бы подобрать компетентных офицеров и снабдить части в Малайе оружием получше, прислать им на помощь пару сотен современных истребителей, отдыхающих на британских аэродромах. А так – пусть Черчилль сражается не на живот, а на смерть, они умирать не хотят. И доминионы также не собирались пускать в ход крайние меры для восстановления дисциплины в своих войсках. Несколько австралийских дезертиров с оружием в руках пробились на борт отплывавшего корабля. В Батавии их арестовали; британское командование настаивало на расстреле. Премьер-министр Австралии Джон Кёртин тут же напомнил Уэйвеллу, что смертный приговор гражданам Австралии должен быть санкционирован Канберрой и что Канберра на это не пойдет. Даже в этот тяжелейший для империи момент англичане проявляли ту щепетильность, которая входит в плоть и кровь человека, воспитанного на «западных» ценностях, но сейчас она лишь осложняла положение союзников.