Я слышал, что у входа в палату собрались люди, но не обернулся. Пусть слушают, раз хочется.
— Сыграй еще, — попросила Нелл.
Я вздохнул.
— Пока ты спала, я написал песню. Это… прощание, так ты ее, наверное, назовешь.
— Сыграй. Пожалуйста.
— Мы оба разревемся, как сопливые мальки, — предупредил я.
— Знаю. Все равно играй.
Я кивнул и заиграл аккордами. Простая мелодия, почти колыбельная. Я вздохнул, закрыл глаза и отпустил себя, выразив в песне все, что было у меня на душе.
Ты никогда не имел имени,Ты никогда не имел лица.Тысяча вздохов, которые ты не сделаешь,Эхом отдаются у меня в ушах,Мой малыш, малыш, малыш.Вопросы мигают, как звездыБесчисленные в ночном небе.Мечтал ли ты?Была ли у тебя душа?Кем бы ты стал?Ты никогда не знал моих рук,Ты никогда не знал рук твоей матери,Мой малыш, малыш, малыш.Я буду мечтать за тебя,Я буду дышать за тебя,Я спрошу у Бога за тебя,Я буду потрясать кулаками, кричать и плакать за тебя.Эта песня для тебя.Это все, что у меня есть.Она не даст тебе имени,Она не даст тебе лица,Но это все, что я могу отдать.Вся моя любовь в словах, что я пою,В каждом звуке терзаемой гитары,Мой малыш, малыш, малыш.Ты нас не покинул,Потому что тебя никогда не было,Но это не значит,Что ты ушел нелюбимым.Это не значит,Что тебя забыли,Мой малыш, малыш, малыш.Я похороню тебяЭтой песней.Я буду скорбеть по тебеЭтой песней.
Когда отзвучала последняя нота, Нелл рыдала, закрыв лицо ладонями. За спиной послышался сдавленный кашель. Я повернулся и увидел у двери врачей, медсестер, санитарок, пациентов и посетителей. Видно было, что никто не остался равнодушным. Щеки у меня были мокрые, глаза щипало. На этот раз я не стал сдерживаться, позволил горю взять свое.
Нелл выбралась из кровати, с волочащимися за ней проводами и трубками, и залезла мне на колени. Я обнял ее и прижал к себе, баюкая, и мы плакали вместе. Я утешал ее единственным способом, какой знал, — молчанием, объятиями, моими губами на ее коже. Для утешения не было слов, а те, что были, я спел.
Глава 15
Песня дыханий, слившихся воедино
Две с половиной недели спустяВода колышется и плещется о сваи мостков. У луны не хватает тонкого ломтика с краю. Ее свет серебрит черную рябь на озере. Мы снова вернулись туда, где все началось, — на мостки, с бутылкой «Джеймсон» и моей гитарой.
Нелл сидит на краю, закатав штаны до колен, и болтает ногами в теплой, как кровь, воде. Я играю «Не пей воду» Дэйва Мэтьюса, а она слушает. Я опираюсь спиной на угловой столб, одна нога в воде, другая у Нелл на коленях. Она растирает мне голень, глядя на воду. Мы мало говорили с тех пор, как пришли сюда в полночь, два часа назад. Мы оба слегка подшофе, и расслабленное, спокойное молчание приятно.
Было много визитов в больницу, чтобы убедиться — физически с ней уже все в порядке, плюс ей выписали кучу назначений — терапевт, психолог — и всю остальную, давно опоздавшую муру. Я жил у родителей, разговаривал с отцом. Я рассказал немного, но достаточно, чтобы у него сложилось мало-мальское представление, через что я прошел. Извиняться второй раз он не стал, и это, пожалуй, к лучшему, но я видел, что он пытается наладить отношения. Что ж. Живу настоящим и стараюсь не держать зла. Последнее дается мне с трудом.
Нелл… еще не вполне оправилась, но все к тому идет. Я тоже выбит из колеи, но и мне уже лучше.
А сейчас мы пьяны и сидим одни на мостках.
После «Не пей воду» я запел «Черный дрозд». Не знаю, чью версию — Сары Маклахлен или Пола Маккартни, не важно. Я пою, и слова никогда еще не значили для меня так много. Это не озарение, а спокойная уверенность, что рано или поздно с нами все будет в порядке.
Нелл читает между строк. Она поворачивает голову и глядит на меня. Ее глаза кажутся яркими в серебристо-лунной мгле.
— «Всю свою жизнь ты ждал этого мига, чтобы возродиться…» — допела она со мной последнюю строчку. — Господи, я так люблю эту песню… Откуда ты узнал?
Я пожал плечами и отложил гитару.
— Точно не знал, мне так казалось. Для меня она всегда много значила, а сейчас тем более.
— А мы… тоже?
— Что — мы тоже?
Нелл пододвинулась поближе и улеглась спиной мне на грудь.
— Ждали этого мига?
У меня вырвался почти смешок.
— Я не совсем понимаю, о чем ты спрашиваешь, но отвечу «да». В наших жизнях было много всякого непростого дерьма, а… последний случай стал просто адским. — Я до сих пор не мог назвать то, что случилось, медицинским термином. Невыносимо тяжело. — Но нам нужно научиться быть свободными. Без этого никак. Это не значит быть постоянно счастливыми или благополучными. Вполне нормально, если в жизни что-то не так. Я тебе это говорил, а теперь и сам еще раз заучил. Но если что-то не так, это не значит, что ты перестаешь жить.
Нелл откинула голову и припала к моим губам. Я почувствовал горечь «Джеймсон» и резкий лимонно-лаймовый привкус спрайта, которым она запивала виски. Спрайт с виски? Фу-у. Но ей так нравится, и ладно. На вкус она прежняя Нелл, и это главное.
По моим губам пробежался ее язычок, и я понял, чего она хочет. Рука Нелл погладила меня по затылку и потянула к себе. Мои пальцы пробежались по ее животу, нашли щель между футболкой и штанами и коснулись горячей шелковистой кожи. Я потянул футболку вверх, и Нелл отстранилась, помогая мне ее снять. Мы пришли на мостки поздно ночью, когда она уже побывала в душе, поэтому лифчика на ней не было. Мне это понравилось. Можно гладить ее живот, подниматься по ребрам, кружить пальцами вокруг упругого, напряженного соска и брать рукой ее тяжелые груди. Нелл застонала мне в губы, и я понял, как ей это необходимо.
Мне тоже.
Я целую ее, исследую ее рот, заново изучаю изгибы бедер и налитые выпуклости грудей, глажу влажные, свившиеся после душа волосы. Она целует меня, позволяя себя трогать. Мне кажется, что каждая ласка несет ей исцеление, доказывает, что Нелл больше своего горя.