проверку:
– Тебе со мной плохо?
Я глубоко вздыхаю и на выдохе устало выдавливаю из себя:
– Нет. Мне хорошо.
– Врёшь. Врунья.
Всё-то он знает. Пока я лихорадочно соображаю, что ответить, он, утратив ко мне интерес, проходит в глубь комнаты. Я иду за ним.
– Я не вру. Я люблю вас.
– Не смеши меня. Соня, ты просто хотела потешить своё эго и тупо использовала меня, так что не надо теперь сопли по столу развозить, ты ко мне не имеешь никакого отношения.
У меня кружится голова, и я, боясь упасть, сажусь перед ним на корточки, чтобы быть ближе, но, если он пошевелит ногой, я опрокинусь на спину.
– Ты даже ни разу не потрудилась понять, кто я такой на самом деле, ты, прости, мыслишь стереотипами и клише: Профессор, писатель, преподаватель – дальше этого тебе ничего не нужно.
Последнее он произносит тихо и на одном дыхании. В навыках импровизации он меня, конечно, обходит, хотя, возможно, этот монолог он готовил заранее. Я понимаю, что до этого он никогда не выходил из себя по-настоящему. Теперь весь испытанный ранее страх казался игрушечным, детской разминкой.
Трясущимися руками я, не вставая с пола, выдвигаю и задвигаю ящики комода, пока не отыскиваю таблетки – в упаковке осталась всего парочка, и я надеюсь, что этого хватит, чтобы он заснул крепким безмятежным сном.
Протягивая ему блистер с таблетками и стакан воды, я рада, что могу хоть что-то для него сделать. Сажусь на краешек кровати, он нависает надо мной и сыплет мне на голову, как золотые монеты из игрового автомата, упрёки, угрозы, извещая о крупном выигрыше. Поздравляем, вы выиграли несколько лет первоклассной каторги!
– Ты не знаешь, что такое волшебство. Если бы знала, то не отнеслась бы ко мне, как к пацанчику с Покровки. Ладно, неважно, проехали, я тебя много раз серьёзно спрашивал: что ты хочешь? А ты морозилась и какую-то кокетливую чушь мне выдавала. Неважно, настоящих людей очень-очень мало, и это обычно слишком поздно становится понятно.
Как бы плавно ни текла его речь, он был пьян, и, я думала, вряд ли он что-то из происходящего вспомнит наутро. От этой мысли мне становится легче. Я набираюсь храбрости:
– Я хочу дарить вам праздник. Другого смысла существования у меня нет. Вы – смысл моей жизни, – говорю я и тут же вижу себя со стороны – картонная кукла, говорящая заученными фразами.
Он недоверчиво косится на меня, достаёт из заднего кармана брюк помятую пачку сигарет – она оказывается пустой. Я вскакиваю и протягиваю ему свою. Он морщится – мои сигареты не любит. Со щелчком выстреливает пару сигарет – одна бесшумно падает на пол. Чиркнув спичкой, держит её на весу, прежде чем прикурить. Огонёк высвечивает лицо. Как только спичка гаснет, он бросает её на пол и суёт руку мне в вырез платья, больно стискивает грудь.
– Успела уже рассказать всем, да? – вместо глаз вперяются в меня горящие угли. – Наплела баек про этот, как его, харассмент? – спрашивает с пустой улыбкой на лице. – Рассказала, что я тебя изнасиловал?
Я беспомощно хлопаю глазами.
– А ты помнишь, как всё было? Это ты вусмерть пьяная на меня набросилась. Это ты меня изнасиловала, – говорит, и сигарета прыгает у него во рту.
– Клянусь, я никому про нас не рассказывала.
– А что так, не успела? – с надменной улыбкой буравит меня глазами. – Думаешь, ты особенная? – его глаза выпуклые, с прожилками красного цвета, на лбу пульсирует венка.
– Вы все думаете, что особенные, – он закрывает глаза, сосредотачивается, – ну, кому рассказала?
– Никому, – шепчу я.
– Давай иди, расскажи всем, что я тебя изнасиловал! Что я тебя принуждал. Давай иди! Иди!
– Родион Родионович, да поздно уже. Ночь. Утром пойду, – отвечаю я.
Даже не знаю, как у меня хватает смелости так шутить. Впрочем, он меня этому научил – всегда сохранять весёлость, быть в плохом настроении – аморально. Грустное вытянутое лицо – уродливо. Он мог упрекнуть меня в том, что я смеюсь слишком много:
– Тебе всё хи-хи да ха-ха.
– Я смеюсь только с вами, – отвечала я.
А потом – что слишком мало:
– Почему ты не смеёшься? Тебе надо почаще хохотать – ты грустная очень.
– Я с вами только и делаю, что всё время хохочу, – отвечала я.
– Нет, могла бы почаще.
Грустные девушки ему не нравятся, поэтому, когда я не выказывала достаточной весёлости – вне зависимости от настроения уголки моих губ от природы немного опущены, – он показывал фокусы, играясь с моим лицом:
– Щекастая Сонька, показать фокус?
– Не надо.
– А я покажу, – невозмутимо отвечал он и оттягивал мне кожу возле висков, удлиняя и сужая глаза.
– Сделаю из тебя китайчонка! – говорил и заливался смехом.
Действительно, смешная картина получалась. Я натянуто улыбалась.
Сейчас мне не до фокусов. Во всяком случае, был смысл держаться выбранного курса.
– Родион Родионович, пожалуйста. Не говорите так. Я никому не рассказывала. Я люблю вас. Уважаю.
До этого я не испытывала настоящего животного страха. С собачьей шерстью, что ли? С собачьей шерстью, что ли? Да, с шерстью, клыками, слюной и красными дёснами.
– Только попробуй рот раскрыть, только попробуй кому-нибудь рассказать.
Какая же я неблагодарная, я должна извиниться, сказать спасибо, и побыстрее. Я протягиваю к нему руки.
– Ты должна быть мне благодарна. Без меня ты никто, пустое место. Я спал с тобой из жалости. Это был acte gratuit. Acte gratuit[34], – повторяет он с нажимом, – ты хоть знаешь, что это значит?
Меня не ранят эти слова. Я знаю – всё могло обернуться хуже, гораздо хуже.
Свет мигнул, но не погас. Он заполнил комнату полностью липкой расплавленной субстанцией. Я чувствовала его запах. Брызги слюны у себя на лице. Его было так много, будто он раздвоился, его образ размножился, но он дал мне не больше того, что я могла пережить.
Он рычит, но всё-таки даёт раздеть себя и уложить в кровать. Наступает затишье. То ли атаракс подействовал, то ли мой Профессор просто устал. Отвернувшись к стенке, он быстро засыпает. Я ложусь рядом, на краешек, боясь сделать лишнее движение и потревожить его сон. Закрываю глаза, притихнув под одеялом, притворяюсь спящей.
Не знаю, сколько мы так лежим, кажется, целую вечность и ещё столько же, прежде чем он встаёт и, не одеваясь, идёт к двери. Покачнувшись в дверном проёме, вырастает тёмная фигура, освещённая тусклым светом из коридора. Хлопает и закрывается дверь, слышатся шаркающие шаги. Я молюсь. Молюсь, чтобы он не столкнулся ни с кем