— Понимаю.
— Надеюсь, ваше сердце недоступно чарам Джорджи? — спросила Элизабет с веселыми искорками в глазах.
Он засмеялся.
— Ну, человека, который станет смотреть в зубы кобылки, имей она половину девяноста тысяч в год, не существует.
— Прошу прощения?
— Так Джорджи обрисовала мне свое положение.
— У меня опускаются руки! Я не в силах отучить ее от неприличностей!
— И не пытайтесь. Свет сделает это за вас. Под этой бесшабашной личиной скрыта трепетная уязвимость. Она думает, что похожа на свою тетю Мэри, на самом же деле она больше похожа на Чарли.
— И наделена слишком большим приданым. Как и они все, но положение Джорджи много опаснее, чем у остальных. Остальным назначено по пятьдесят тысяч фунтов каждой. Мы к этому не причастны, только отец Фица. Деньги были завещаны дочери, которая могла родиться у Фица. Нас, разумеется, пугают охотники за приданым. Некоторые так обаятельны, так неотразимы…
— Ну, я как-то не представляю, чтобы Джорджи влюбилась в охотника за приданым. Да и Анна тоже, если на то пошло. Наиболее уязвима Сьюзи. Кэти, чем бежать со своим соблазнителем, вероятно, предпочтет поводить его за нос.
— Вы меня чрезвычайно подбодрили, Оуэн. — Фиолетовые глаза сверкнули на него с шаловливостью Кэти. — Время чая. Вы способны выпить его еще раз?
— Легко, — сказал он.
— Вам двадцать пять лет, если не ошибаюсь?
— Да. В октябре будет двадцать шесть.
— Ну, так, по крайней мере лет пять-шесть вам ничто не угрожает. А затем ваша фигура уже не будет выдерживать двойных чаепитий. Джентльмены, не воздержанные, когда им минует тридцать, кончают превращением из телят в быков.
Дни Мэри тянулись все дольше и дольше. Теперь, когда ее жизнь обрела регулярность, она отмечала промежутки между доставками еды, как сутки, хотя и не была уверена, что это действительно так. Но если это правда было так, то в конце тридцати карандашных штрихов на ее стене (включая первые, прикинутые на глазок, семь) она начала отчаиваться. Где бы ни находилась ее тюрьма, она не была никем обнаружена, хотя, конечно же, не сомневалась она, ее разыскивают.
Происходившее слепило комок ужаса в тестообразности ее груди: как долго отец Доминус будет оставлять ее в живых? Вопреки всем его рассуждениям о Детях Иисуса, она не видела никаких свидетельств, что они вообще существуют, за исключением брата Джерома, брата Игнатия и сестры Терезы, а все трое находились уже на грани половой зрелости. И хотя Игнатий и Тереза свободно упоминали других детей, Мэри ощущала в их словах привкус нереальности. Почему, например, ни один ребенок не пытался убежать, если они и правда были свободны выходить из пещер? Человеческая природа жаждет приключений, особенно в детстве и юности — какие только эскапады они с Чарли не устраивали, когда он был мальчиком! Где-то, казалось ей, Мартин Лютер упомянул, что, будь ребенок поручен ему до семи лет, он получил бы взрослого мужчину. Так сколько лет было Детям Иисуса, когда их забирали? Ни Игнатий, ни Тереза не были готовы довериться ей вполне: большая часть собранных ею по кусочкам выводов опиралась на то, о чем они отказывались говорить. Однако старик кормил своих учеников на редкость хорошо, одевал их, лечил, предоставлял им значительную вольность. То, что они работали на него без оплаты, указывало на эксплуатацию, как и его пренебрежение их образованием.
Поначалу она надеялась, что книга, которую он ей диктовал, даст ответ на некоторые из этих вопросов. Но после тридцатой диктовки он все еще был поглощен головоломкой Бога и зла, присущего свету. Выявлялась определенная закономерность кругового прохождения его загадок, подобно тому, как случается с безнадежно заблудившимися людьми: они начинают кружить и всегда возвращаются к исходному месту. То же происходило и с книгой отца Доминуса. Он, казалось, не знал, как свернуть с замкнутого кольца и пойти по прямой.
Кроме того, он прекратил ее общение с Игнатием и Терезой. Теперь она ходила к подземной речке без провожатых, а Игнатий нес дозор у начала туннеля и, когда она выходила, запирал ее в каморке. Их общение свелось к «здравствуйте» и «прощайте»; очевидно, ему было велено не говорить ей ничего, кроме этих слов вежливости. Удаление Терезы было более странным. Разговоры с отцом Доминусом, не касавшиеся диктовки, убедили Мэри, что он презирает женский пол независимо от возраста. Когда он говорил о мальчиках, его лицо смягчалось, но стоило Мэри коснуться в разговоре девочек, он ожесточался, его лицо выражало брезгливость, и он отмахивался от нее, будто от вредного насекомого.
Затем у Мэри начались месячные, и ей пришлось попросить у Терезы тряпок, с тем, чтобы после использования они вымачивались и кипятились. Оказалось, что попросить материи на эти тряпки Тереза должна была у отца Доминуса, который избил ее палкой и назвал нечистой. В тряпках отказано не было: Тереза с опухшими от слез глазами принесла их и рассказала о реакции старика, но больше Мэри Терезу не видела. С того дня все ежедневно необходимое ей приносила Камилла, не поддававшаяся ласковым словам Мэри, хотя в испуганных голубых глазах пряталась тоска по этой ласке.
И чаша весов в поведении Мэри с ним резко опустилась. До сих пор чувство самосохранения подталкивало ее держаться кротко, не пробуждать в нем антагонизма, но подобная сдержанность была чужда прямому характеру Мэри, и узы, сдерживавшие ее язык, были хрупкими. Когда он появился в следующий раз для диктовки, она набросилась на него — словесно, поскольку прутья ее клетки препятствовали всякому другому протесту.
— О чем ты думал, отвратительный ты старик, — сказала Мэри, стреляя каждым словом, — называя невинное дитя нечистой? Или ты сомневаешься в своей власти над сознанием маленькой девочки, раз ты бьешь ее палкой? Какой позор! Эта девочка управляется на кухне, готовящей хорошую еду для пятидесяти животов, и как ты ее благодаришь? Ты не платишь ей за работу, что неудивительно, ведь ты не платишь никому из Детей Иисуса! Но бить ее? Бить за то, что она попросила тряпок для моих месячных? Назвать ее нечистой? Сэр, вы лицемер и позор для вашего призвания.
Он взвился в возмущении, глаза его вращались, но, когда Мэри упомянула тряпки и месячные, он вскинул руки, закрывая уши ладонями, и принялся раскачиваться в своем кресле.
Примерно минуту она гневно взирала на него, затем опустилась на свой стул и вздохнула.
— Отче, вы шарлатан, — сказала она. — Вы думаете, будто вы сын Бога и держите при себе этих детей, чтобы они преклонялись перед вами, молились на вас. Я снимаю с вас обвинение в корыстолюбии, я верю, что доходы от своих снадобий вы тратите на хорошую еду и другие полезности для ваших последователей. Ваши расходы должны быть значительными, включая корм для ваших ослов и уголь, который, полагаю, требуется вам не только для кухни, но и для вашей лаборатории. Ничего из того, что вы надиктовали мне до этих пор, не объяснило мне, почему вы здесь и как долго вы пробыли здесь, или что вы надеетесь совершить. Но вы горько разочаровали меня, срывая свой сплин на невинном создании вроде Терезы — и всего лишь по причине ее пола. Женский пол такое же творение Бога, как и мужской пол, и наши телесные функции Он определил по Своему усмотрению, и вас это не касается, так как вы не бог! Вы меня слышите? Вы не бог!