узников ленивым взглядом, словно кур, приготовленных на убой.
– Примерно половина, – ответил он равнодушно и стер пятнышко грязи с рукоятки пистолета. – Было больше, но те родились без разрешения, поэтому их убили вместе с матерями.
Чун-Ча знала, что образование, которое эти дети получали, было крайне скудным. Из них специально делали дураков, которые так и умрут дураками – все для того, чтобы погасить внутренний огонь, заставляющий мечтать о чем-то большем в жизни. В какой-то момент, сколько бы гнева ни тлело у них внутри, побои, голод и промывание мозгов брали верх и убивали любые надежды. Чун-Ча показалось, что, задержись она в Йодоке еще хоть на день, она не выбралась бы отсюда живой.
В отдалении она заметила группу детей, согнувшихся под весом ноши – они тащили кто бревна, кто ведра, в которых – Чун-Ча знала – было дерьмо. Одна девочка поскользнулась и упала, расплескав содержимое ведра. Охранник, сопровождавший группу, ударил ее сначала палкой, а потом прикладом ружья и велел другим детям тоже бить ее, что они и сделали. Им внушали, что, если один из группы не справится с работой, наказание получат все: так их гнев перенаправлялся с охранников, которым должен был предназначаться, на других заключенных.
Чун-Ча смотрела на избиение, пока оно не закончилось. Она не шелохнулась и никак не попыталась помешать. Даже с верительными грамотами от Высшего руководителя в кармане она не могла надеяться, что, сделав нечто подобное, избежит наказания. Правила лагерей были непоколебимы, и никто не мог нарушить их без последствий.
Она и не хотела класть побоям конец – она хотела посмотреть на результат, потому что даже с расстояния заметила кое-что, что ее заинтересовало.
Побитая девочка встала, утерла кровь с лица, подхватила ведро с земли, голыми руками собрала в него дерьмо и прошла мимо охранника и других детей, которые ее били. Голову она держала высоко и смотрела прямо вперед.
– Кто это такая? – спросила Чун-Ча охранника.
Он прищурился, потом скривил гримасу:
– Ее зовут Мин.
– Сколько ей лет?
Охранник пожал плечами:
– Десять. Может, меньше. С ней одни проблемы.
– Почему?
Он повернулся к ней и осклабился:
– Она упертая маленькая сучка. Ее бьют, а она встает и уходит с таким видом, будто одержала победу. Она тупая.
– Приведи ее ко мне.
Ухмылка сползла с его лица, и он покосился на часы:
– До конца ее смены шесть часов.
– Приведи ее ко мне, – повторила Чун-Ча тверже, не сводя глаз с лица мужчины.
– Мы тут наслышаны про вас. Про то, что вы сделали в Букчане. – Охранник старался говорить уверенно, но Чун-Ча, чуявшая страх даже на расстоянии, видела, что мужчина ее боится.
– Как я убила продажную охрану? Да, это правда. Я убила их всех. Высший руководитель выразил мне благодарность. Подарил электрическую рисоварку.
Охранник, потрясенный, уставился на нее, как будто она заявила, что ей к дверям насыпали гору золота.
– Вы поэтому здесь? – спросил он. – Они заподозрили коррупцию?
– А она тут есть? – напористо спросила Чун-Ча.
– Нет-нет. Ни в коем случае. Честное слово.
– Честное слово – сильная штука, товарищ. Лучше им не злоупотреблять. А теперь приведи ко мне Мин.
Он быстро поклонился и поспешил за девочкой.
* * *
Двадцать минут спустя Чун-Ча сидела в маленькой комнатке с двумя стульями и одним столом. Через стол она смотрела на девочку. Чун-Ча предложила Мин сесть, но та отказалась – ответила, что предпочтет постоять.
И она стояла – сжав руки в кулаки и глядя на Чун-Ча с неприкрытой враждебностью. Удивительно, что с таким характером она до сих пор жива, подумала Чун-Ча.
– Меня зовут Йе Чун-Ча, – сказала она. – Мне сказали, твое имя Мин. А как второе имя?
Мин не ответила.
– Твоя семья здесь?
Мин опять промолчала.
Чун-Ча посмотрела на ее руки и ноги. Они были исцарапанные, грязные, все в синяках. На них были открытые воспаленные раны. Вся девочка была похожа на открытую воспаленную рану. Но в ее глазах, да, в самой глубине, Чун-Ча видела огонь, который не смогли погасить никакие пытки и болезни.
– Я ела крыс, – сказала Чун-Ча. – Сколько могла. Мясо отгоняло инфекции, которыми заражались другие. Дело в белке. Я не знала этого, когда была тут. Узнала уже позже. Мне повезло.
Она заметила, что Мин чуть разжала кулаки. Но держалась она по-прежнему настороженно. Чун-Ча могла это понять. Официально первым правилом в лагере было «не пытайся сбежать». Но неофициальное и куда более важное первое правило гласило: «никому не доверяй».
– Я жила в первой хижине, слева от внутренних ворот, – сказала Чун-Ча. – Это было довольно давно.
– Значит, ты из врагов, – выпалила Мин. – Тогда почему ты больше не в лагере? – спросила она одновременно с завистью и со злобой.
– Потому что я оказалась полезна за пределами этого места.
– Как это? – спросила Мин, забыв об осторожности.
В этом вопросе Чун-Ча увидела то, что надеялась увидеть. Девочка хотела выбраться, когда столько заключенных даже моложе ее полностью смирились с тем, что проведут в лагере всю жизнь. Их воля, их огонь – все было отнято. Печально, но факт. Они были потеряны для мира.
– Я была упертой маленькой сучкой, – ответила Чун-Ча.
– Я тоже упертая маленькая сучка.
– Я вижу. И это единственная причина, по которой ты здесь, говоришь со мной.
Мин поморгала и расслабилась еще немного.
– Как я могу быть полезна тебе?
Дерзость – да, но еще и ум, сообразительность, подумала Чун-Ча. В конце концов, именно это означает «Мин» на корейском: сообразительность и ум.
– А сама ты как думаешь? – спросила Чун-Ча, возвращая девочке ее вопрос.
Мин на несколько секунд задумалась. Чун-Ча почти видела, как крутятся мысленные жернова у нее в голове.
– Чем ты была полезна другим? – спросила Мин. – Тем, кто выпустил тебя отсюда?
Чун-Ча удалось скрыть улыбку, а вместе с ней удовлетворение. Мин выдержала испытание.
– Меня научили исполнять особую работу.
– Тогда я тоже смогу, – сказала Мин.
– Даже не зная, что это за работа?
– Я могу делать все, – заявила Мин. – И сделаю все, чтобы выбраться отсюда.
– А твоя семья?
– У меня нет семьи.
– Они умерли?
– У меня нет семьи, – повторила Мин.
Чун-Ча медленно кивнула и поднялась:
– Я вернусь за тобой через неделю. Будь готова уехать.
– Почему через неделю?
Вопрос застал Чун-Ча врасплох.
– Такие вещи сразу не делаются. Нужны разрешения, документы.
Мин с сомнением посмотрела на нее.
– Я вернусь.
– Но меня может не быть в живых.
Чун-Ча склонила голову набок:
– Почему?
– Они узнают, что ты собираешься сделать.
– И?
– И не отпустят меня.
– Я