Читать интересную книгу Внук кавалергарда - В. Коваленко

Он отложил свою палку, какое-то время удивленно моргал на меня.

— Заявился, — простодушно брякнул он, втыкая нож в доску крыльца. — А че Олька с Вовкой не приехали? — тут же спросил он о моей матери и братишке.

— Мать еще со школы не отпустили, работает, а Вовка с ней ходит, он же еще маленький.

Из дверей сенцев выглянула бабушка с полотенцем в руке:

— Я думаю, с кем ты тут разговариваешь? Оказывается, Валерка прилетел. А мать-то где? — задала она мне тот же вопрос.

Я снова начал рассказ о ее работе.

— Ох, шалопут ты, Валерка, — как-то сердобольно вздохнула она, — в дальнюю дорогу, и один. Оторвут когда-нибудь тебе башку. Внепременности оттяпают. — И тут же более бойко добавила: — Ладно, соловья баснями не кормят. Иди закуси, там на столе драники под рушником, а в крынке молоко.

И пропала в темном дверном проеме. Я позвал Ленина составить мне компанию. Он отрицательно замотал головой.

— Не могу, мне еще палочку дострогать надо, — и показал мне заостренную под пику палку.

— Зачем она тебе? — поинтересовался я, пробуя пальцем заостренный под жало конец.

— Понимаешь, над омшаником осы гнездо сляпали, вот я и хочу его расковырять. А то прям спасу от их нет, неугомонные какие-то, — солидно пояснил он, вновь принимаясь за свою деревяшку. — Тятька приказал, изведи их, Володька, вусмерть. А ты ступай, закуси, — великодушно разрешил он, любуясь своим дрыном.

После того как я закусил, мы потопали с Лениным к треклятому омшанику. Там, сверху, над его дверью, прилепилось большое осиное гнездо.

— Почему они построили свое гнездо на омшанике, ведь здесь зимой живут пчелы? — удивленно спросил я у Ленина.

— А ты у них спроси, — кивнул он на осиный домик и, принимая стойку фехтовальщика, пробно взмахнул своим импровизированным клинком.

Я предусмотрительно остался стоять невдалеке. Осы вылетали из гнезда и с характерным жужжанием разлетались на поиски пропитания. Гнездо было похожим на большой белесый горшок, прилепившийся к стене. Ленин смело, как тореадор, принялся тыкать в него своей палкой-шпагой, разрывая форму горшка. Дотыкался, что из паршивого сосуда вылетела уйма рассвирепевших ос, которые, конечно, накинулись на нас. Больше набрасываться им было не на кого. А что нам оставалось делать? Только спасаться бегством. И мы дружно чесанули в сторону дома. И осы вместе с нами. Сообразительные, сволочи, оказались. Ленин бежал с собачьим визгом. Вобрав голову в плечи и панически размахивая руками. Самое интересное было в том, что осы языка не понимают, но с чего они взяли, что нужно нападать на нас и жалить нас? Это было непонятно. Но мы, не задумываясь над разумом ос, искусанными влетели в дом. Осы последовали за нами.

В это время бабушка была в горнице, перебирала вещи в своем огромном сундуке. Увидев нас, машущих руками и визжащих, как поросята, она сказала сердитым голосом:

— Вот олухи, кто же ос палкой убивает, надо было вечером ошпарить их кипятком. — Но увидев в окно, что соседский теленок направился в ее огород, с криком побежала на улицу.

Когда она убежала, Ленин подошел и с нескрываемым любопытством заглянул в святая святых — бабушкин огромный сундук. Я последовал его примеру. Нашим глазам предстали горы материй, всяких юбок и платьев. С правого бока в сундуке было сделано что-то вроде полочки, на которой лежали ножницы, расчески, гребенки, пачки иголок и всякий шурум-бурум. В дальнем углу полочки лежали три старинные монеты. Ленин воровато зыркнул в окно, на мать, выгоняющую с огорода телка, затем схватил монеты и сунул их в карман своих штанов.

— Пошли, матери поможем, — как ни в чем не бывало позвал он меня за собой, направляясь к дверям. Потом мы с ним сидели на погребке и с интересом разглядывали серебряные, потемневшие от времени, царские рубли.

— Зачем они тебе? — спросил я у него, крутя монету в пальцах. На монете был выгравирован мужик в короне, а поверх его головы надпись на иностранном языке. Которую прочесть мне как раз не хватало головы.

— У Сашки Приходько на шесть пачек папирос выменяю, — откровенно поделился он со мной своим кулацким замыслом.

Ленин был неисправим, что касалось курева. С полгода назад Сашка Приходько уже пытался отучить его от этой вредной привычки. Но переборола неуемная жадность Володьки. Кажется, Ленин курил с колыбели, и отучить его от этой дрянной привычки было тяжелей, чем медведя научить игре на флейте. Приходько был года на три старше нас, к тому же пофигистом по натуре, и вот однажды он предложил Ленину на спор, что тот не сможет за раз выкурить пачку «Прибоя».

— Выкуришь, дам пять пачек папирос, — соблазнял он Ленина расчетом.

— Выкурю, — гоношисто ответил Великий вождь и принялся табачить, причем вставлял в рот по пять папиросок сразу.

— Только все затяги в себя, — предупредил Приходько, во все глаза смотря на чудика.

— Козе понятно, — давясь дымом, но как прежде с гонором, пропищал Ленин и, посиневший, без сознания упал на пол. Испуганный выкрутасами незадачливого курильщика, Приходько побежал за ленинской сестрой Катей, которая работала в городе медсестрой, и уже вместе с ней приводили заядлого куряку в сознание. Ленин, придя в себя, настырно заявил Приходько:

— Я сейчас продолжу!

— Я те продолжу, курвец, — и Катька подзатыльниками погнала могутного курильщика домой. Но Ленину сей урок не пошел на пользу, в дальнейшем он так и продолжал баловаться махоркой. И сейчас он собирался обменять царские монеты на шесть пачек папирос.

Но меня соблазнила ощутимая и в какой-то мере даже приятная тяжесть царских рублей, и я великодушно предложил взамен мой последний, дорожный, рубль.

— Ты на него восемь пачек папирос себе купишь, — азартно уламывал я сомневающегося дядьку, и Ленин, поморщившись, сдался.

— А зачем они бабушке? — единственное, чем поинтересовался я, опуская монеты в свой карман. Я за рубль стал собственником истории. Сейчас меня это особо волновало.

— А я откуда знаю, — пряча рубль, брякнул довольный Ленин и пошел на улицу.

От покатых стен погребка шел терпкий запах прелой соломы, а от крышки — загнивающего картофеля, и в этой дурманящей какофонии запахов я предался мечтам-фантазиям. То представлял себя королем заморского государства и щедро расплачивался с подданными тяжелыми монетами, то пиратом, нагло грабившим сундуки путешествующих морем вельмож, и получая в конечном результате серебряные монеты. Так, вороша фантазию, сладко задремал на тулупе, постеленном на погребке. И приснился мне царь, бородатый, с золотой короной на лысой голове, он как взревет своей луженой глоткой:

— Отдавай мои деньги.

От этого крика я и проснулся. Но самое странное, что завывающие крики доносились со стороны дома. Прислушался. Показалось, что там кто-то поет. Да так высоко берет верхнюю ноту! «Какой голосище!» — изумился я и решил посмотреть на певца.

Зашел в дом и застыл, пораженный: оказалось, бабка Ленина порола. Он выл на одной ноте, да так высоко, что позавидовал бы любой оперный певец. Охаживая дядькин зад широким солдатским ремнем, она упрямо задавала один и тот же вопрос:

— И где они? И где они?

Ленин выл и извивался вьюном в ее хватких руках, но было видно, что он выдохся от своего партизанского молчания.

— У Валерки они, — слезно прокричал он мое имя, вырываясь из материнских рук.

Хотя я и не понял, о чем идет допрос, но бабка с кошачьим проворством поймала меня. Поймать-то поймала, но и пороть стала.

— И где они? — охаживая ремнем, теперь пытала она меня.

— Да кто, они? — испуганно спросил я, извиваясь, как Ленин, ужом.

— Царевы монеты, — крикнула бабка, лаская мой зад и спину.

Я поспешно достал и протянул ей царские червонцы, и она отпустила мою рубашку.

— Вот жулье несусветное, вот морды поросячьи, — уже успокоенная, костерила она нас, пряча треклятые монеты опять в свой кованый сундук.

— Я, понимаешь ли, энти деньги для зубов приготовила, а они, паразиты, их умыкнули, — миролюбиво дребезжал ее голос над сундуком. — Не малаи, а паразиты, еще только раз подойдите к сундуку, я вас высеку, — и она угрозно обернулась к месту, где минуту назад находились мы, но наш и след простыл, мы, всхлипывая, лежали на погребке.

— Где мой рупь? — обиженно отвздыхав, толкнул я дядьку в бок.

Ленин бросил скулить и озадаченно посмотрел на меня.

— Ваньке Степанову долг отдал, он мне в школе постоянно пирожки с чаем покупал, — промямлил он, размазывая по щекам слезы.

— А мне какое дело, пи-ро-жки, ты меня заложил бабке, вот и отдавай мой рубль, мне домой ехать не на что, — зло талдычил я Ленину.

— Тебя бы так секли, и ты б заложил! — виновато отбрехивался он.

— А меня тоже пороли, и все по твоей милости, — окрысился я на Володьку и опять кулаком пхнул его в бок.