Судьба — это радость. Радость возрастания по кратчайшему Пути, который и обеспечивает вмешательство Провидения.
Судьба — это возможность в предложенных Провидением обстоятельствах всегда делать правильный выбор.
Судьба — результат, впрочем, нам, в отличие от Бога, понятный до конца лишь при последнем ударе резца.
Судьбу не предрекают. Ибо предрекать её нет ни малейшего смысла. К планиде, звезде, доле судьба не имеет ни малейшего отношения.
Приемлемые для толпы высказывания о судьбе — явно психотерапевтического свойства. Планида, дескать, такая, рок, понимаешь, настиг, эх, случай не представился — всё это из лексикона самооправдывающихся к смерти.
* * *
«Достигнет пределов власти» — это не предречение судьбы (хотя так может показаться — здесь простое совпадение, наподобие того случая с известными словами первосвященника Каиафы: «Лучше одному человеку умереть за народ» — см. Иоан. 18:14). А оракул всего лишь о назначении (об Убийстве). Ничтожном, как у Наполеона, Гитлера или ещё какого-нибудь Александра Македонского. И раб в Пилате исполнил позорное своё назначение.
Был у раба и удел: чтобы покинуть колоннаду, он переодевался не в кого-нибудь, а в купца из Понта.
Была и доля — не случайно заглядывался в сторону торговой площади, а выбравшись из дворца, предпочитал не случайный квартал «любви».
Была и участь — ею определялась форма легионного значка, который столь долго маячил перед глазами офицера; так же определялась и география мест, где он побывал в составе легиона; родись Пилат всего несколькими годами позже или раньше, — пейзажи представали бы перед его взором другие. Раб участи в колоннаде размышлять не мог, а мог только таиться.
Была, видимо, и планида, но что-то про это говорить скучно.
Была и звезда (или рок?) — патрицианка в жёнах, покои во дворце, а иначе бы его запинали ещё прежде исполнения им своего назначения.
Но это всё плоть.
А ведь было у Пилата и предназначение.
И, что чрезвычайно важно для постижения личности Пилата, оно было напрямую связано с дарованным емуталаном.
Архивных свидетельств о характере талана Пилата, видимо, не сохранилось. Но талан не уничтожить, можно уничтожить лишь о нём свидетельства.
А талан у Копьеносца был.
Может быть, он… писал?
И, что весьма вероятно и закономерно, — под псевдонимом? Или в переложении других? (Об этом подробнее в главе «Тайна Первоисточника».)
Это закономерно: ведь Копьеносец был под особым прицелом иерархически структурированной стаи: само его имя было толкованием Евангелия, и поэтому он был обречён ими или на псевдоним, или на помощь людей, которые бы взялись его труд сохранить — переписав якобы из благородных популяризаторских соображений (об этом подробнее в главе «„Сто первый” аргумент в пользу Пилата»). Ему было не выйти из своего укрытия: толпа «верующих», и без того с трудом сдерживаемая апостолами (вникните в цель написания всех соборных посланий Нового Завета!), его бы растерзала. К пустынным местам Пилат был приговорён — стаей.
Одиночество, судьба, талан деятельного человека…
Тогда открывается и предназначение!
У Пилата оно заключалось в литературном апостольстве.
В написании Протоевангелия.
Первоисточника сохранившихся канонических субъевангелий.
Мы докажем это утверждение позже.
Жизнь того, кто отказывает единственному защитнику Иисуса в судьбе, талане и предназначении, будет скуднее: ибо утрачиваются целые пласты знания. Не о Пилате — о фундаментальных закономерностях жизни, о Логосе.
Вернее, муть начинает скрывать глубину самого главного из логосов — теорию жизни.
Предназначение Пилата, — и этому посвящён весь «КАТАРСИС-3», — открыть нам эту глубину, ибо он её постиг. И Пилат Случай, безусловно, не упустил.
О самом в жизни, пожалуй, главном — о судьбе, её сущности, о вплетающихся в неё доле, участи, уделе, о роке, о странностях распределения «удач» и «неудач», которые суть понятия относительные, о случайностях и Случае, о соединении всех этих понятий в логос теории жизни, — об этом во многих, если не всех, народах размышляли, размышляют и будут размышлять — избранные.
Размышлял об этом и Пилат.
часть вторая
Женщины вокруг Пилата — Уна, Маргарита и другие
глава седьмая
Великая тайна любви Маргариты (за что любят самые красивые?)
Великий парадокс пары «мастер — Маргарита»: не будь мастер автором романа именно о Понтии Пилате, он бы для Маргариты не существовал.
А чего, спрашивается, Маргарита «вцепилась» в роман мастера? Не в самого мастера, как может показаться из размышления над коммерческим названием шедевра Булгакова, а именно — в Роман мастера?
Мысль непривычная, однако легко доказуемая.
Мастер на уровне интуиции на этот счёт не заблуждался: он Маргариту к своему роману… ревновал!
В этом он признаётся ночью в доме откровенных разговоров Иванушке Бездомному. Вернее, «исповедуется», поскольку пытающийся скрыться от Маргариты мастер видит в Бездомном возможность исполнения светлого слоя своих мечтаний.
Поэтому более точное название шедевра Булгакова (с коммерческой точки зрения ну совершенно невозможное): «Тайный смысл романа мастера и вечная Маргарита».
Почему творческое подсознание Булгакова, представляя нам сокровенную Маргариту (женщины любят играть роли, поэтому поступки любой из них характеризуют скорее её игру, но редко душу; позволяющую добраться до подноготной правды деталь надо ещё выявить), отметило следующие важнейшие её черты, коих суть всего лишь две:
— Маргарита — ведьма. Более того, королева на Великом шабаше, всепланетном, созываемом лишь один раз в год;
— Маргарита — потомок одной из французских королев (Коровьев называет её прямо: королева Марго).
— …Да и потом вы сами — королевской крови.
— Почему королевской крови? — испуганно шепнула Маргарита, прижимаясь к Коровьеву.
— Ах, королева, — игриво трещал Коровьев, — вопросы крови — самые сложные вопросы в мире! И если бы расспросить некоторых прабабушек и в особенности тех из них, что пользовались репутацией смиренниц, удивительнейшие тайны открылись бы, уважаемая Маргарита Николаевна. Я ничуть не погрешу, если, говоря об этом, упомяну о причудливо тасуемой колоде карт. Есть вещи, в которых совершенно недействительны ни сословные перегородки, ни даже границы между государствами. Намекну: одна из французских королев, жившая в шестнадцатом веке, надо полагать, очень изумилась бы, если бы кто-нибудь сказал ей, что её прелестную прапрапраправнучку я по прошествии многих лет буду вести под руку в Москве по бальным залам…
М.Булгаков. Мастер и Маргарита. Глава 22 («При свечах»)
А вот кто такая—«ведьма»?
У этого понятия несколько смыслов.
Ведьма, если можно так выразиться, юридическая — это та женщина, которую во времена инквизиции судьи и палачи имели оформленное в законе право сжечь. (Часто «подводили под статью» о ведьмах и невиновных — с натяжками и лжесвидетельствами. Здесь — о «настоящих»!) Подпадающая под эти законы ведьма входила в жёсткую ведьмовскую иерархию, соответственно, разделяла ведьмаческую веру-идеологию, соучаствовала в определённых ритуальных действиях и, естественно, в каждый момент своего существования жила тайной жизнью — чтобы не сожгла конкурирующая во власти иерархия. На практике уничтожали лишь не изощрённых во вранье, притворстве, хитрости, то есть ведьмовская иерархия чужими руками освобождалась от случайных элементов; лживые же до мозга костей, понятно, выживали, давали потомство и занимали не защищённые в достаточной мере кастовостью ключевые посты во власти.
Низшим звеном ведьмаческой иерархии был «шабаш» — объединение тринадцати «единомышленниц», водимых одним духом, которые по ночам совершали «моления божеству» обнажёнными и с фаллоимитатором. Двенадцать из тринадцати были рядовыми ведьмами, а тринадцатая — Грандмастером. Была у неё и помощница — Дева Шабаша (Дева Мариэн). Все ведьмы Грандмастеру подчинялись беспрекословно (тот же принцип, что и в православном старчестве).