Читать интересную книгу Блудное художество - Далия Трускиновская

Когда Архарову доложили, что вместо Скесова тела в мертвецкую доставлено какое-то совершенно постороннее, он только вздохнул. Как будто мало было Рязанскому подворью забот - еще и убийство в трех шагах от Воспитательного дома…

Федька доложил подробности, но они ничего не объясняли. Опустевший домишко, признаки отчаянного бегства хозяев, тело в колодце - ну, что из этого выжмешь?

– Возвращайся туда, обойди соседей, может, чего подскажут, - велел Архаров. - Заодно и про Скеса.

– Скес жив, - уверенно сказал Федька.

– С чего ты взял?

– Не может так быть, ваша милость, чтобы в одном месте и в одно время - сразу два покойника. Раз был тот, в колодезе, то Скес, выходит, жив.

Архаров усмехнулся - это был занятный довод, из тех, которые ему нравились.

– Ну, ищи живого Скеса! - приказал он.

* * *

Близился вечер - летний вечер, когда впору бы прогуляться по остывающим от жары улицам или хоть выти в сад посидеть, а не слушать чтение важных бумаг и донесения полицейских о том, что на Ходынском лугу-де среди бела дня пытались украсть хорошие доски, погрузить их на телегу и вывезти.

Ходынский луг казался Архарову неким живым существом, наподобие зародыша в яйце. Зреет там себе, зреет, поглядим еще, каково явится, когда треснет скорлупа! Чем ближе был назначенный срок праздника - тем тревожнее делалось обер-полицмейстеру. И кабы срок был совсем точно определен! Государыня по неизвестной причине назвать-то его назвала, десятое июля, но с оговоркой: все-де может перемениться, ибо она не совсем здорова.

А капитан-поручик Лопухин с просьбой обратился: представить его государыне. Как будто до того, в Санкт-Петербурге, этим озаботиться не мог! Вот тоже незадача… и ведь ясна лопухинская хитрость: коли будет представлен московским обер-полицмейстером, то уже первая ступенька образуется к изрядному чину в петербуржской полиции. А как его преподнести? Да и вообще - преподносить ли?

Вот послал Господь гостя…

Архаров уже додумался посоветоваться с княгиней Волконской, которая знала свет и его правила, когда дверь кабинета приоткрылась.

– Ваша милость, там человек от господина Захарова, - сказал Клашка.

Человека впустили, это оказался пожилой лакей, и привез он записку от своего барина. Отставной сенатор просил господина обер-полицмейстера жаловать в гости. Архаров по природной своей подозрительности первым делом подумал о Дуньке. Но тут же вспомнил, что Захаров тяжко болен, уже соборовали, так что ему не до приключений шалой мартонки.

Отставной сенатор был Архарову чем-то симпатичен. Опять же - уступил картины по сходной цене и не жался, не торговался, как третьей гильдии купчишка. Лакею было сказано, что через час-полтора гость прибудет. Так и получилось.

О болезни Захарова можно было догадаться уже по тому, что мостовая перед его домом была устлана соломой - чтобы грохот фур и экипажей не тревожил умирающего.

Гаврила Павлович лежал в чистой постели, но запах в его спальне был малоприятный. Хотя и курильница стояла в углу - дорогая, мейсенского фарфора, который в чем и можно было упрекнуть - так разве в подставках, подражающих уральскому малахиту, и окна были приоткрыты, и стояла на консоли ваза с красиво собранным, в подражание нарисованным на посуде, букетом - розы с невозможным количеством отогнутых лепестков и еще какие-то мелкие цветы, неизвестные обер-полицмейстеру.

– Входите, садитесь, сударь, - тихо сказал отставной сенатор, указывая на кресло. - Умирание есть процедура малоприятная для сердобольных визитеров, но я долго вас не задержу.

– Да Бог с вами, Гаврила Павлович, - отвечал смущенный такой прямотой Архаров. - И не из таких хвороб выкарабкиваются, доктор Воробьев мне сказывал…

– Доктор ваш Воробьев кричать на меня изволил, как баба на торгу, добра желая.

– Да, он таков.

– А потому кричал, что помочь бессилен. Николай Петрович, я прошу вас исполнить некую комиссию.

Захаров достал из-под подушки толстый и длинный кошель. Удалось это не сразу, и движения были для него мучительны.

– Не сочтите за труд, откройте нижний ящик, - сказал он, показывая на туалетный столик. - Вытащите его вовсе. Переверните вверх дном… да не смущайтесь, люди уберут…

Архаров высыпал на ковер превеликое множество мелочей, перевернул ящик и увидел приспособленный снизу к его дну большой конверт из толстой коричневой бумаги - такая была в ходу и в полицейской конторе.

– Там купчая на домишко, - продолжал Захаров. - Будьте любезны, отвезите деньги и купчую к метреске моей, Фаншете. А на словах передайте, что иных подарков пусть не ждет. Более попросить некого, тут же родне моей донесут, а в вас я, сударь, уверен. Сколько-то она на эти деньги сумеет прожить, а из дома на Ильинке ей придется съехать, он лишь по август месяц оплачен. Жаль, вольную я горничной ее, Агашке, дать не успел, не догадался. Может, успею.

Архаров молча смотрел на больное, худое, пожелтевшее, измученное лицо былого красавца и щеголя, остроумца и вольтерьянца. Захаров и точно умирал. Утешать было бы нелепо.

Вспомнились объяснения Матвея насчет шпанской мушки. Средство, дающее выносливость и стойкость в амурных поединках, ударяло по почкам, по мочевому пузырю - а сражаться с его воспалением, особливо когда больное тело столь старое и изношенное, для доктора - большая морока. Положение, когда избавиться от жидкости невозможно без помощи, для Захарова должно было быть унизительно. Однако он знал, чем завершится страстный роман с Дунькой, знал - и пил проклятое снадобье, желая, видно, до смертного часа не отпускать красавицу, иметь ее своей…

Архаров сунул конверт в широкий карман кафтана, в другой карман положил кошель. После чего подтащил кресло поближе к кровати и сел - прочно сел, широко раздвинув колени и упершись в них кулаками. Поза была отнюдь не светская - так ведь он себя галантным кавалером и не считал.

Изъясняться в дружеской привязанности к отставному сенатору Архаров не стал - хороша дружба… Но он положил себе просидеть с больным столько, сколько получится, пока не помешают доктора или домашние. Отнюдь не от чрезмерной чувствительности - а просто было у него ощущение некого долга. Захаров всегда к нему хорошо относился, помог устроить ловушку на французских шулеров, да и с картинами тоже - вел себя безупречно. Когда-то ведь и Архарову придется помирать - и неплохо бы, чтобы вместо квохчущей родни, уже норовящей разгадать тайну завещания, пришел посидеть рядом спокойный и многое понимающий без слов человек.

Возможно, Захаров все понял и смирился с присутствием спокойного понимающего человека.

– Каково картины мои развесили? - спросил он.

– Их сиятельство Елизавета Васильевна много помогла, - ответил Архаров. - Дамам сие искусство от природы дадено, а мне невдомек, что с чем сочетать.

– Однако ж у себя в полицейской конторе вы все верно сочетаете, - любезно заметил Захаров. - Не слышно ли чего о сервизе мадам Дюбарри?

Тут же вспомнилась чета Матюшкиных. Архаров с подозрением посмотрел на Гаврилу Павловича. И тут же вспомнил - да ведь собеседник уже вряд ли может кому-либо разболтать историю с третью сервиза, а Матюшкины, сдается, не из того теста слеплены, чтобы ездить по домам, где имеются умирающие. Опять же - Захарову развлечение.

Обер-полицмейтер взял да и рассказал, как отыскали пропажу в подвале развалин Гранатного двора, как ее оставили на прежнем месте, как Марфа прислала золотую сухарницу, как в доме фальшивого полицейского были найдены четыре ложки.

Ему удалось отвлечь отставного сенатора от неприятных ощущений, да к тому же, рассказывая, он мог заново оценить и сопоставить все обстоятельства.

– И что - точно ли редкостной красоты художество? - спросил Гаврила Павлович.

– Знал бы, что вам любопытно, - хоть сухарницу привез бы показать. До сих пор такой красивой посуды я не видал. Полировка замечательная. А прочее так и лежит в подвале, и люди мои за тем подвалом присматривают.

– Стало быть, ощущение, будто часть сервиза на блюдечке поднесли? - спросил Захаров. - А навел вас на те развалины некий кавалер де Берни? Нанявшийся служить домашним учителем к отставному полковнику Шитову? Ох, сударь, плетется тут знатная интрига! Коли бы шулер из притона просто пошел в домашние учителя, пережидая опасное для себя время, то еще бы полбеды. Сей шулер - француз, и то, что он как-то связан с сервизом мадам Дюбарри, внушает мне опасение…

– Какое? - прямо спросил Архаров.

– Следите ли вы, сударь, за политическими новостями? Нет? А я слежу. По старой памяти…

– Не до того, право, - буркнул Архаров. - Да и затруднительно.

Тут он был прав - чтобы судить о заморских делах здраво, надобно жить не в Москве, а в Санкт-Петербурге, иметь знакомства при дворе и получать надежные сведения из первых рук. До Москвы же вся политика добирается в дамских письмах - или в тех бумагах князя Волконского, в коих сам черт ногу сломит.