Киева и всей Украины…»
В то же время тайно гетман пытался всячески уговорить Семена Палия прекратить смуту, а полковнику Самусю, просившему помощь, с досадой ответил:
— Помощи тебе не дам и без царского указа к себе не приму. Без моего ведома ты начал и кончай, как знаешь…
Восставшие продолжали бороться. Они взяли Бердичев, Бар, Немиров, Белую Церковь, ряд других городов.
Воевода Иосиф Потоцкий и князья Вишневецкие объявили «посполитое рушение»[13] и с огромным войском двинулись на усмирение хлопского бунта.
Потерпев ряд поражений, они пытались склонить на свою сторону Самуся и Палия, обещая им прощение и большие награды, но те ответили:
«Мы тогда будем благожелательны Речи Посполитой, когда у нас во всей Украине, от Днепра и до Днестра, и вверх до реки Случи, не останется ни единой ноги панской…»
На помощь Потоцкому вышел польный гетман с войском[14]. Восставшие бились с беспримерным мужеством, но вынуждены были уступить пушкам.
Королевские войска взяли Богуслав и Немиров. Тысячи казаков и хлопов гибли на кольях и колесах, но и в предсмертных муках продолжали грозить шляхте новым восстанием.
Панские суды не знали, что делать. Оказалось, что почти все население принимало участие в бунте. Казни грозили опустошить страну.
Воевода Потоцкий приказал всем подозреваемым хлопам отрезать уши. Такому наказанию подверглось семьдесят тысяч человек.
Однако до конца восстание не было подавлено.
Семен Палий, отбив натиски жолнеров и шляхты, укрепил Белую Церковь и отказался ее сдать.
Паны обратились к царю Петру, находившемуся в то время с ними в союзе против наступающих шведов. Но и грамоты царя, приказавшего «жить с поляками мирно», на упрямого Семена Палия действия не оказали.
«Никогда я с панами в приязни жить не буду и Белой Церкви им не отдам, разве меня отсюда за ноги выволокут», — отвечал отважный батько.
Но силы были неравны. Со всех сторон напирали на палиевцев королевские жолнеры.
Тогда решил Семен Палий прибегнуть к старому, испытанному средству. Позвал несколько добрых, верных своих казаков и сказал:
— Сами ведаете, други, как тяжело нам приходится… Тают силы наши, а откуда помощь ждать? Одна надежда на единокровных наших братьев — запорожских и донских казаков да украинских селян… Добирайтесь до них, други, расскажите, каково живется нам в стороне польской, как мучают нас и ругаются над верой православной… Бейте челом казакам и всем добрым людям, пусть идут к нам, дабы вместе веру нашу и волю от панов оборонять…
— Одного опасаемся, батько, — ответили казаки, — не будет ли помехи нам от гетмана Мазепы?
— А вы ему на глаза не попадайтесь, блюдите тайность, — хитро прищурив глаза и подкручивая пышный ус, произнес Палий. — Дорога же к нам каждому казаку ведома. Рубежи стерегутся без строгости.
Среди людей, посланных на Левобережную Украину, находился и молодой казак Петро Колодуб, отличавшийся удалью и беспощадностью в боях с панской шляхтой.
XI
Лютая ненависть к панам полыхала в душе Петра Колодуба с детских лет. Он родился в польской стороне, в селе, принадлежавшем надменному и спесивому пану Кричевскому. Великолепный, затейливой архитектуры панский палац, окруженный каменной оградой с бойницами, красовался на взгорье. Там жили беспечно и весело. Каждый вечер светился палац разноцветными огнями, слышалась оттуда дивная музыка.
А селяне ютились в убогих мазанках, от зари до зари изматывая силы на тяжелой панщине. Петру Колодубу шел пятый год, когда за какую-то малую провинность панский управитель избил в поле его мать. С того дня она занедужила и вскоре умерла. Отец, потрясенный горем, вздумал жаловаться на управителя пану. Обрядившись в чистую рубаху, он взял за руку осиротевшего Петра и отправился в палац.
Пан Кричевский дозволил хлопа к себе допустить. Он сидел за столом на веранде, выходившей в сад, и завтракал.
Отец, подойдя к веранде, опустился на колени, отвесил земной поклон:
— Челом бью, ясновельможный пане… Житья нет от управителя… Жинку в могилу свел, бисов сын…
Пан вытер салфеткой жирные губы, взглянул на хлопа недобрыми глазками, нахмурился:
— Наказана была твоя жинка по заслугам… Другим в пример! Обленились хлопы, изнежились…
— Грешно вам так говорить, пане, — попробовал робко возразить отец. — Пять дней в неделю на вашу милость стараемся, покоя не ведаем…
Пан не дослушал, перебил:
— Что? Покоя захотел, пся крев! Своевольные мысли в голове держишь! Ах ты, быдло…
Отец медленно поднялся, его трясло, словно в лихорадке.
— Прошу прощенья, что прогневал вас, пане, — глухим голосом произнес он. — А за неправду вашу и за слезы наши, пане, и вам гнева божьего не миновать…
— Как? Что? Ты еще грозишь мне, хлоп! — вскочив со стула, багровея и брызгая слюной, закричал пан. — Гей, люди! — хлопнул он в ладоши. — Взять хлопа, выдрать плетями, чтоб навеки забыл, как панам грозить…
Ражие панские гайдуки мгновенно окружили отца, потащили во двор.
— Тату! Тату! — в страхе закричал Петро, пытаясь пробиться к отцу.
Чья-то тяжелая, жесткая рука схватила мальчика за шиворот, отбросила в сторону. Петро больно ударился затылком о дерево, потерял сознание, но вскоре очнулся и увидел страшное… Отца привязали к столбу, сорвали рубаху. Плети со свистом взвивались, падали на обнаженную спину, рвали окровавленное тело. Нет, никогда потом не мог забыть этого Петро Колодуб!..
Но помнилось ему и другое…
Он был уже ладным парубком, когда однажды ночью залетел в деревню отряд палиевцев. Обрадованные неожиданной поддержкой, как один, поднялись селяне и хлопы. С топорами и