Ворочаясь с боку на бок, попытался припомнить известные из книг приемы борьбы с бессонницей, но ничего иного, кроме как считать прыгающих через изгородь баранов, на ум не приходило. Заниматься дурацким подсчетом я не стал, опасаясь в собственных глазах выглядеть бараном, а, обратясь к своей фотографической памяти, представил аптечку в ванной комнате и внимательно ее изучил. Бинт, вата, лейкопластырь, кровоостанавливающий карандаш, спирт, йод, вазелин… Все. Никаких таблеток, тем более снотворного. Учитывая излишнюю роскошь особняка, разнообразие деликатесных продуктов, столь скромное содержание аптечки выглядело более чем странным. Но опять же с моей точки зрения, а с точки зрения никогда ничем не болеющих «новообращенных самаритян», аптечка выглядела нормально — порезы и ссадины, какие еще у них могут быть болячки? Я вспомнил ночной Холмовск, прогуливающихся по улицам людей, музыку из кафе и попытался представить мордобой и поножовщину в ресторане, где «новообращенные» могли получить более серьезные травмы, чем царапины и ссадины. Но ничего не вышло. Неспособны они на такое, даже обычной ссоры у меня с «новообращенным» Афоней не получилось. Какая уж там поножовщина…
Неожиданная догадка обожгла сознание, и я сел на кровати. По сравнению с этим прозрением, ноктовидение было не данайским, а божьим даром. Я понял, почему ночью в городе прогуливались люди, в окнах горел свет, работали кафе и рестораны. «Новообращенные» не нуждались во сне. И, похоже, меня наградили тем же даром. Но если для человека, имеющего свое дело, увлечения, занятого любимой работой, способность обходиться без сна — благо, о котором можно только мечтать, то для меня в настоящий момент эта способность являлась сущим наказанием. «Ешьте, пейте и развлекайтесь!» — это все, что нам с Бескровным оставили пришельцы. Не. напрасно писатель пьет беспробудно — нормальному человеку трезвым такую жизнь воспринимать невозможно.
— Мур-р… — позвал меня кот и тронул лапой.
Повернувшись на другой бок, Пацан требовательно смотрел на меня. Я погладил кота, он вытянулся еще сильнее, выгнулся, зажмурил глаза, заурчал. Блажен, для кого есть; спать и развлекаться — предел мечтаний. Но я-то не кот…
Когда-то одна обезьяна слезла с дерева, взяла в руки камень и встала на задние лапы. «Что ты: делаешь? — за-
вопили на нее обезьяны-подружки. — Брось эту гадость, залазь к нам, смотри, какие здесь бананы!» Но обезьяна не хотела бананов, надоели ей игры среди ветвей. Хотелось чего-то непонятного, смутного, бередящего сознание и влекущего в неизвестность. И она заковыляла к горизонту, надеясь за ним обнаружить то, что ее влекло. С тех пор и бродит человек по свету в поисках неведомого, пытаясь заглянуть за горизонт. А те, кому больше по душе бананы, до сих пор сидят на деревьях.
Одевшись, я спустился в холл и включил телевизор.
Обстановка в мире накалилась до предела — купола на Земле вырастали как грибы после дождя. Я понимал пришельцев — боялись они, как говорил Ремишевский, потерять богатейший «материал». А причины для спешки были весьма веские. Один из куполов возник в Кашмире, и индийское правительство, посчитав, что пришельцы поддерживают сепаратистов, готовилось нанести по куполу ядерный удар. В ответ Пакистан пригрозил, что, в случае применения ядерного оружия, он произведет атомную бомбардировку индийских городов. Мир катился в пропасть, и остановить падение ничто не могло. Самое дикое в происходящем было то, что пришельцы не проявляли агрессивности, а самоуничтожение начинали люди. Вряд ли ядерный конфликт разрастется до размеров всемирной катастрофы, но его масштаб однозначно поставит крест на человечестве как цивилизации… Выжившие за пределами куполов будут представлять жалкое общество.
Раздраженно выключив телевизор, я вышел из дома.
В саду накрапывал дождь. Мелкая морось сыпалась из низкой серой облачности, излучину реки покрывал туман, и стена купола, сменившая в условиях ноктовидения розовый цвет на темно-серый, размытый перспективой, выглядела как надвигающийся грозовой фронт.
Даже редкие беззвучные вспышки продолжающегося обстрела купола представлялись сквозь пелену облаков зарницами далекой грозы. Пейзаж настолько напоминал обычное хмурое утро, что невольно защемило сердце. Все бы отдал, чтобы видимость оказалась действительностью и не было никакого купола, никакого нашествия. Настолько «гуманитарного», что человечество из-за него готовилось к самоубийству, о чем красноречиво свидетельствовал продолжающийся более суток обстрел купола. Иначе как жестом отчаяния такая длительность обстрела не объяснялась — достаточно одного часа, чтобы убедиться в бесполезности попыток разрушить купол снарядами.
Вернувшись в комнату, я нашел в гардеробной дождевую накидку, набросил на плечи, прикрыл голову капюшоном и снова вышел в сад. Не сиделось дома, как той обезьяне на ветках, щемящее чувство непокоя влекло к горизонту. Но если первую стопоходящую обезьяну за горизонтом ждала неизвестность, мой горизонт был обрезан стеной купола.
Шорох дождя заглушал звуки, лишь из бассейна изредка доносилось потрескивание и на дне мигали искры дугового разряда. Непонятно, что мог чистить в недавно сооруженном бассейне «экологический ассенизатор» пришельцев, но меня это не интересовало. Пусть Бескровный разбирается, ему такие мелочи интересны.
Подойдя к обрыву, я внезапно обнаружил, что здесь дождь не идет. Не было его над рекой, не было над дорогой вдоль обрыва, он шел исключительно над садом. И, несомненно, над полями, засаженными чужеродными растениями. Такой вроде бы родной земной пейзаж оказался насквозь лживым — с неба сыпал не обычный дождь, а морось искусственного полива. Вполне возможно, что в каплях содержались удобрения и стимуляторы роста.
«А не все ли тебе равно, что за раствор с неба капает? — отстраненно подумал я. — Лишь бы не концентрированная кислота…»
Поплотнее нахлобучив капюшон, я шагнул под деревья.
Ни в запахе сырости, ни в мелких брызгах, попадавших на губы, не ощущалось примеси химикалиев. Судя потому, как бережно пришельцы относились к экологии, вряд ли они станут распылять над растениями биологически активные добавки. Не в их это правилах. Похоже, я возводил на пришельцев напраслину, но уж очень хотелось найти хоть какой-то изъян в их экспансии. Уязвляло самолюбие, что пришельцы проводят «гуманистическую» акцию насильно, не спрашивая нашего мнения. Это Бескровный может понять и оправдать их действия — он-то воспитан во времена расцвета общественного строя, в котором личное мнение не только не учитывалось, но и подвергалось остракизму. Не могу сказать, что в нынешнем обществе мое мнение учитывалось или к нему прислушивались, но мне все-таки предоставлялась возможность выбора, пусть и на самом низком уровне, когда тебя посылают по конкретному адресу, а ты идешь, куда хочешь. Под куполом я был лишен и этой возможности, хотя, честно признаться, если бы разрешили покинуть купол, скорее всего остался. Именно отсутствие свободы выбора вызывало раздражение и отторжение.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});