Читать интересную книгу Правила одиночества - Самид Агаев

Ислам вышел из гостиницы под вечер, постоял несколько минут, раздумывая, в какую сторону направить свои стопы. На противоположной стороне улицы гуськом стояли новенькие таксомоторы «рено», давно снятые с производства. Ислам, внимательно следивший за новостями автомобильной промышленности, знал, что их сейчас выпускает Турция. Он перешел дорогу и, отнекиваясь от предложений таксистов, двинулся в сторону приморского бульвара. Несмотря на пережитые за последнее десятилетие потрясения, бакинцы не утратили обыкновения совершать здесь вечерний променад. Как и раньше, сюда приходили целыми семьями. В самом начале, на скамейках в небольшом сквере сидели молодые парочки (по одной на каждой скамейке), с нетерпением ожидая наступления темноты. Ислам прошел мимо них, стараясь не смотреть на их подчеркнуто-отрешенные лица.

Приморский бульвар, излюбленное место гуляния бакинцев, был столь же многолюден, как и в советские годы, но что-то было не так. Ислам смотрел, мучительно силясь понять, в чем различие, почему «картинка» не ложится в память легко и непринужденно, пока наконец не сообразил — причина была в цветовой гамме. В былые годы людской поток на бульваре был радужного цвета — Баку в те времена был одним из центров моды СССР. Бульвар служил своего рода подиумом, на котором горожане демонстрировали свои наряды всевозможных расцветок, на один из сезонов пришелся пик мужских гипюровых рубашек, от расцветок которых рябило в глазах, а белые, желтые, красные носки — да, в то время на бульваре было на что посмотреть! Сейчас же, после того, как город покинули бывшие его обитатели, а их место заполнили беженцы, в толпе преобладал черный цвет.

По мере того как он шел по бульвару, его наполняло какое-то удивительно знакомое ощущение, давнее воспоминание, вселяющее необъяснимую радость. Теряясь в догадках, Ислам подошел к перилам и глянул вниз на маслянистые всплески морской воды, расцвеченные радужными нефтяными пятнами. Он перевел взгляд на бухту, на силуэты стоявших на рейде кораблей, подсвеченных огнями. Неподалеку от него оживленно переговаривались парень с девушкой. Молодой человек что-то шепнул ей на ухо, и она негромко рассмеялась. В этот момент Ислам понял, отчего так светло у него на душе. На бульваре витала аура семидесятых годов, его юности, и он попал в нее, словно на машине времени. Предчувствие любви, юношеские, радужные представления о грядущей жизни, неутраченные иллюзии, смелые надежды — все это, как в котле, бурлило в душах его поколения, в сердцах тысяч людей, ежедневно заполняющих приморский бульвар. Все это было разлито в воздухе и навечно осталось в нем.

Ислам поднялся на проспект, остановил такси и назвал адрес. Улица, на которой он жил, брала начало у метро «Баксовет» и круто поднималась вверх. Это был старый бакинский дом с внутренним двориком-колодцем. Ислам пригнулся, входя в арку, задержал дыхание, проходя мимо переполненных мусорных баков. Рена уже вернулась с работы, приветливо встретила его, пригласила войти. В квартире было все так же, как и двадцать лет назад: пианино, картины Мамеда на стенах, видавшая виды мягкая мебель. Одной стороной полуподвальная квартира выходила на дорогу, по которой, натужно ревя моторами, одолевали крутой подъем машины — шум стоял такой, что при открытой форточке, разговаривая, приходилось повышать голос. У Мамеда было двое сыновей — десяти и шестнадцати лет. Младший сидел сейчас рядом с Исламом и пристально смотрел на него. Вошла Рена с подносом в руках, поставила на стол чайник, стаканы и розетку с сахаром, предложила еду, но Ислам отказался. После обмена полагающимися при встрече вопросами о делах, о здоровье близких, Ислам спросил:

— Почему он уехал? Как, каким образом?

Рена тяжело вздохнула, покачала головой.

— Как объяснить? Сказать, что что-нибудь особенное случилось? Нет. Мучился он в последнее время: работы нет, картины никто не покупает, выставляться нет возможности. Уже сколько лет живем на одну мою зарплату! Даже не это главное, а морально тяжело ему. Многие люди его круга уехали — он все время жаловался, что Баку стал другим. Унесенные ветром.

— Что? — удивился Ислам.

Рена печально усмехнулась:

— У Маргарет Митчелл, в ее знаменитом романе, есть такие слова: «Это была цивилизация, унесенная ветром». Мамед перелистывал эту книгу и наткнулся на них, и все время их повторял. С бакинцами случилось то же самое. Многонациональный, пестрый клубок горожан — кого только не было в нашем городе! Баку был разноцветным городом, а сейчас он почернел. Это тоже слова Мамеда — он как художник все сводил к палитре цветов. Он жаловался, что ему физически плохо, когда он видит толпу в черных одеждах. Баку заполонили еразы[28] — беженцы из Армении, в основном деревенские жители, их субкультура вытесняет сейчас утонченную бакинскую ментальность, традиции. Он не мог с этим смириться. Что характерно: из армянских беженцев мало кто поехал в Армению — все подались в Россию, в Америку. А наши все здесь. Те, кому не удалось осесть в Баку, живут в палаточных городках в степи, в жутких условиях: земля там кишит ядовитыми змеями, нет элементарных удобств, нехватка воды.

— Картина безрадостная, — сказал Ислам.

— Да уж, радоваться нечему.

— А что дальше? — спросил Ислам. — Он уехал, вы остались здесь. Давно он в Германии?

— Второй год пошел.

— Это называется: как устроюсь — напишу. Пишет?

— Да, просит, чтобы мы к нему приехали, продали квартиру.

— Он устроился? Работает? Получил вид на жительство?

— Его только что выпустили из лагеря — не знаю, как он называется. Платят пособие.

— Это рискованно: ехать сейчас туда с детьми, жить на птичьих правах.

— Я понимаю, а что делать? Это мой долг: быть рядом со своим мужем.

На это Исламу возразить было нечего.

— Ну а ты как в Москве живешь, чем занимаешься? Там сейчас тоже несладко: скинхеды, фашисты.

— Всего хватает. У меня бизнес, рынок держу.

— Прибыльный?

— Был прибыльный. Недавно погром устроили — пришлось закрыть. Сейчас занимаюсь новым проектом.

Рена сокрушенно покачала головой.

— Нигде жизни не стало: ни на родине, ни на чужбине. А семья где? Там, с тобой?

— У меня нет семьи. Я не женат.

— Как не женат? До сих пор родственники не женили?

Ислам пожал плечами.

— В Ленкорань ездил?

— Нет. После смерти мамы дом стоит пустой. С сестрой, с братьями я не общаюсь. Мне они звонят, только когда у них проблемы, в основном — финансовые. А так никто меня не ищет, ну и я, соответственно, не напоминаю о себе, чтобы они не чувствовали неловкость из-за невозвращенных долгов.

— Ты всегда так за людей думаешь?

— Как так?

— Хорошо. Почему ты решил, что они неловкость будут чувствовать? Наоборот, обрадуются тебе и еще в долг возьмут. — Рена улыбнулась и ненадолго задумалась, — слушай, я ничего не обещаю, но попробую. Здесь рядом живет девушка хорошая, красивая, я тебя с ней познакомлю, хочешь?

— У меня с девушками нет проблем.

— Это смотря с какими девушками. Тебе нужна наша девушка, азербайджанка, а потом будет поздно, ты и так уже припозднился. Сколько ты здесь будешь?

— Рассчитывал неделю, теперь не знаю. Думал: с Мамедом время проведу, поживу у вас на даче.

— Дачи уже нет, он ее продал, за бесценок, на вырученные деньги купил тур и уехал. Так как насчет знакомства? Соглашайся, тебя это ни к чему не обязывает.

— Мне как-то неловко. Я не готов к такому повороту дел.

— К этому мужчины никогда не бывают готовы, но ты что, всю жизнь собираешься быть холостяком?

— Вообще-то нет.

— А ведь ты уже давно не мальчик!

Ислам вздохнул, с этим трудно было поспорить.

— Женишься, увезешь ее в Москву, она будет счастлива.

— С этим как раз не все гладко — я же совершенно не устроен, квартиру снимаю. Человек без корней. Да из Москвы-то, скорее, уезжать пора.

— Не преувеличивай. Вот как раз и пустишь корни. Ты где остановился?

— В старом «Интуристе».

— Живи здесь, зачем тебе деньги тратить?

— Мне там удобно, не беспокойся. Ислам поднялся, стал прощаться.

— Ты заходи к нам, хорошо?

— Если не уеду.

На улице было тихо и безветренно. «Даже климат изменился», — с раздражением подумал Ислам. Ставшие нарицательными бешеные бакинские ветра, задиравшие на женщинах платья, случались все реже. Неторопливо спустился к метро, постоял в раздумье, с грустью глядя на снующих вокруг людей, тяжело вздохнул и поплелся в гостиницу. В Москве он бы сейчас обязательно напился: настроение было самое подходящее. Но с собой у него ничего не было, а пить местные напитки он не рисковал — не любил двадцатиградусную водку и коньячный спирт, выдаваемый за выдержанный коньяк. Вернувшись в номер, Ислам заказал коридорной чаю, расположился в кресле напротив открытой балконной двери и, глядя на мигающую огнями Бакинскую бухту, провел вечер в воспоминаниях. Он не утруждал себя хронологией: сцены из армейской жизни всплывали в памяти ассоциативно. Вот картина со стихотворным началом: ночь, каптерка, фонарь за окном.