яростью и ледяным ужасом. Снова и снова, пока все силы не покидают меня, пока звук не перестает быть твердым, коротким и белым, сменившись мягким, длинным и медно-красным.* * *
Я долго выбираюсь из Зеркальной страны по лестнице, но, очутившись на пороге, обнаруживаю, что не могу уйти. Сажусь на верхнюю ступеньку, прислоняюсь к двери. Надо бы позвонить Рэфик, думаю я, и смотрю на тени Шоушенка, на поворот на восток, где стоит «Сатисфакция».
…Мама молчала долго. Она ужасно рассердилась. Тогда мне казалось, что на нас, теперь же я понимаю, что на себя. Ее план совершенно провалился. Она посмотрела на дедушку, потом опустилась перед ним на колени. Сперва я решила, что она хочет его оплакать или обнять, но мама толкнула тело на бок, словно мешок с картошкой. Из него вырвался вздох, и мы с Эл завизжали.
«Он мертв, – заверила мама и встала с колен. Оглядев раскрашенные стены и длинные камеры Шоушенка, она болезненно поморщилась. – Мы не можем оставить его здесь. Помогите затащить тело по лестнице».
Мы волокли его по ступенькам не менее получаса. К тому времени, как добрались до кухни, усталость выжгла шок дотла.
«Идите наверх, – велела мама. – Соберите свои вещи и книги, потом возвращайтесь в Зеркальную страну и заприте их в шкафу со всем остальным».
Бо́льшую часть своих скудных пожитков мы снесли туда за несколько недель до того, как мама рассказала нам про ПЛАН. Еще одна игра, еще одна учебная тревога, в которой мы участвовали, как всегда, беспрекословно.
Когда мы спустились в Зеркальную страну с полными руками вещей, притихшие и серьезные, мама разбирала на части Шоушенк, складывая старые доски дощатого настила у внешней стены. У ее ног лежал молоток-гвоздодер.
«Придется замаскировать дверцу буфета, – хмуро сообщила она и посмотрела на нас. – Никто не должен знать, что вы здесь жили. Вам ясно?»
Мы кивнули, хотя ничего и не поняли. Едва ли мы думали о том, что будет после того, как проберемся сквозь дыру в стене, дверь без замка и палисадник без калитки. Когда мама выволокла последние доски в кладовую, она подбоченилась и кивнула в сторону буфета.
«Закрывайте дверь в Зеркальную страну. – Свирепо оглядела нас и утерла кровь с разбитого лица. – И не забудьте про задвижку».
Так мы и сделали, затем последовали за ней на кухню. Мама села за стол и положила перед нами ключ – дедушкин ключ.
«Вы должны сделать так, как мы договаривались. Отоприте входную дверь и скорее уходите».
«Теперь и ты можешь пойти с нами», – прошептала Эл.
«Мне придется тут все прибрать. Так и было задумано».
Она вздохнула, сняла с шеи перевязь из полотенца и принялась оттирать наши лица и руки от крови, как всегда грубо и эффективно. Мы знали, что лучше не жаловаться и тем более не плакать, к тому же боль наконец заглушила страх. Голова пульсировала в тех местах, куда дедушка ударил меня кулаком или швырнул об землю, и мозг казался слишком большим, чтобы помещаться в черепной коробке. Эл тщетно пыталась сглотнуть, в ее глазах стояли слезы. Мы не могли отвести глаз от лежавшего грудой возле плиты окровавленного тела, от темной крови, текущей по кафелю, по стыкам между плитками.
«Эл, на вешалке висит клетчатый шарф. Замотай им шею и не снимай. В ящике телефонного столика лежит пудра. Возьмите ее с собой и замажьте друг другу самые заметные синяки и порезы».
Мы стояли и смотрели на маму, сами не свои от потрясения и боли, пережитого ужаса и сожаления.
«Чего вы ждете?»
«А дедушка… – Я посмотрела на его лицо, на темно-красную кровь, струящуюся из пробитого черепа. – Дедушка – наш папа?»
Ее губы превратились в нитку, глаза сузились.
«Идите по маршруту на карте сокровищ, никуда не сворачивайте. Только в гавань, только к складу. Там всегда кто-нибудь есть, поэтому с вами все будет в порядке».
«Мама, – прошептала Эл. – Дедушка был…»
Я поморщилась, когда мама схватила меня за правую руку, Эл – за левую.
«Вы должны всегда держаться вместе, ясно?»
«Мы не покинем друг друга», – начала я.
«До тех пор, пока мы живы», – закончила Эл, вкладывая свою холодную ладонь в мою.
«Не доверяйте никому, не полагайтесь ни на кого. Кроме друг друга, у вас никогда и никого не будет!»
Мы кивнули, стараясь не заплакать.
«Помни, Эллис, ты – старшая, дегустатор ядов. Будь храброй, присматривай за сестрой. – Руки мамы дрожали, из раны на виске снова потекла кровь. – Помни, Кэтриона, не будь как я! Будь храброй. Всегда старайся видеть хорошее, а не только плохое».
И я кивнула, думая о полнящихся птичьим криком Джунглях Какаду, о всех ночах, в которые мы с Эл бежали в темноте под вспышками молний, под рев ветра и потоков воды, мимо теней, ощерившихся острыми зубами. На этот раз нас ждет то же самое, подумала я, хотя и знала, что будет по-другому.
Мама осталась на коленях, и черты ее ничуть не смягчились, но по избитому, распухшему лицу потекли слезы, падая на окровавленный ворот блузки.
«Никогда не забывайте, насколько вы особенные! – Она отпустила наши руки, закрыла глаза. – Теперь идите».
Я собралась возразить, и Эл крепче сжала мою руку.
«Идите же».
Мы не двинулись с места, и мамины глаза распахнулись, кулаки разжались, показывая ногти, рот сложился в тонкую, жестокую линию.
«Бегите!»
Полагаю, не так она хотела с нами расстаться. Ни слов прощания, ни слов любви – лишь грозный окрик. Мама знала, что мы подчинимся, ведь в иные моменты мы боялись ее больше всего на свете. С годами Эл и я сделались бесчувственными от ее злости, неодобрения и разочарования, как, наверное, и она сама. Так мама защищала нас, пыталась уберечь даже от малой толики страданий, выпавших на ее несчастливую долю. Ее любовь была жестока.
Лишь неделю спустя, уже в Роузмаунте, мы с Эл узнали из новостей, что мама покончила с собой. Убийство и самоубийство, вероятно, результат многолетнего насилия в семье, и номер горячей линии внизу экрана. Она приняла все дедушкины сердечные таблетки и легла с ним рядом на кухонном полу.
Последнее воспоминание о матери у меня такое: она стоит на коленях, загораживая дедушкино тело. Зубы стиснуты, на макушке розовая проплешина размером с кулак. Последние ее слова, эхом прокатившиеся по дому, сотрясшие толстые стены и высокие потолки, пока мы бежали со всех ног к кроваво-красной двери, были не менее ужасны.
«Не возвращайтесь сюда никогда!»
Но мы вернулись, причем обе. Мы не сдержали свои обещания: доверились чужому, покинули друг друга, все забыли…
Глаза печет от слез, из горла рвутся рыдания. Провожу пальцами по гладкой древесине двери, и хотя на ней остаются следы крови Росса, руки впервые за много недель не дрожат. Теперь я помню мамину карту сокровищ с черными