Потемкин готовился к карьере государственного деятеля, тщательно изучая языки, обычаи и политику европейских держав и окружая себя стекавшимися в Россию иностранцами. В конце 1770-х годов Россия стала одним из модных пунктов «туристического маршрута» для английских путешественников, а Потемкин — одной из обязательных ее достопримечательностей. Открыла маршрут герцогиня Кингстон.
Ее приветствовал президент Морской коллегии Иван Чернышев (его брата Захара Чернышева Кингстон очаровала, когда тот служил послом в Лондоне). Он представил ее Екатерине, великому князю Павлу и, разумеется, светлейшему. Даже на Екатерину и Потемкина произвели впечатления богатства этой аристократки, чей плавучий дворец переполняли чудеса механики и предметы английского и европейского искусства.
Герцогиня Кингстон была одной из тех женщин XVIII века, которые сделали карьеру в аристократическом обществе, где господствовали мужчины, через обольщение, брак и обман. Леди Элизабет Чадли родилась в 1720 году и в возрасте 24 лет тайно обвенчалась с Огастом Херви. Наследник графа Бристольского, Херви принадлежал к семье, столь же ловко накапливавшей богатства, сколь склонной к излишествам. Чадли была одной из самых развратных и женщин своего времени, рано снискавшей знаменитость на дешевых эстампах: она стремилась к известности, и издатели листков следили за всеми перипетиями ее приключений. Апогеем «легитимного» периода ее биографии стало появление на балу-маскараде венецианского посла в 1749 году в костюме Ифигении перед жертвенником: с распущенными волосами, в газовом платье — «столь прозрачном, — комментировала Мери Уортли Монтегю, дочь первого герцога Кингстона, — что жрец без труда мог бы рассмотреть внутренности жертвы». Эстампы, запечатлевшие это зрелище, долгие годы оставались в числе самых популярных. Говорили, что эта выходка помогла ей соблазнить самого короля, престарелого Георга II.
Пробыв много лет любовницей герцога Кингстона, одного из виднейших вигов, она вышла за него замуж, не разведясь с первым супругом. После смерти герцога началась склока вокруг его наследства. Открыв брак герцогини с Херви, родственники герцога Пьерпонты, призвали ее к суду палаты лордов, где она была признана виновной. Ее ждало клеймо преступницы, но тут Херви очень вовремя получил наследство и избавил ее от позора. Она потеряла герцогский титул, но получила деньги и продолжала называть себя герцогиней. Преследуемая разъяренными Пьерпонтами, «герцеговитая графиня», как называл ее Гораций Уолпол, бежала в Кале, купила яхту и оборудовала на ней гостиную, столовую, кухню, галерею живописи и орган (все необходимое она взяла из замка Кингстона, Торсби-Холла). Ее матросы позволяли себе все что угодно, включая два мятежа, так что английский экипаж пришлось уволить. Когда наконец она подняла парус, ее пестрое окружение составляли французский экипаж, английский капеллан (он же, вероятно, внештатный корреспондент нескольких английских газет) и несколько компаньонов.
По прибытии в Россию эта компания вызвала войну священников — явление, более привычное в центральных британских графствах, чем на берегах Невы. Прием, который дала герцогиня на борту своей яхты, ее преданный капеллан подробно описал в «Джентльмен Мэгезин»: «Как только подали обед, оркестр из флейт, барабанов, кларнетов и французских рожков заиграл английские марши [...] После обеда было исполнено несколько концертов на органе». Но петербургская английская община была возмущена дерзостью особы, которая, по словам их священника Уильяма Тука, «заслуживала всеобщего презрения». Тем не менее в Петербурге «дерзкие выходки» понравились.
Герцогиня со своей свитой получила от императрицы дом на Неве и стала проводить много времени с Потемкиным. Она очень хорошо вписалась в его беспорядочный образ жизни. Князь действительно флиртовал с глуховатой, густо нарумяненной герцогиней, которая продолжала одеваться как молоденькая девушка. Светлейший поручил ее попечению одного из своих помощников, Михаила Гарновского. Последний состоял при Потемкине кем-то вроде ординарца-коммивояжера: он был его шпионом, советником и коммерческим агентом, а теперь добавил к своим обязанностям и амплуа жиголо. Гарновский стал любовником графини, которая проводила за туалетом «по пять-шесть часов» и являла собой деликатес, который в Англии назвали бы бараниной, поданной под видом ягненка. Она делала богатые подарки Потемкину, преподнесла полотно Рафаэля Ивану Чернышеву и предлагала взять с собой в Европу младшую племянницу Потемкина Татьяну, чтобы заняться ее воспитанием...
Кингстон планировала ослепить Петербург и, не задерживаясь долго, отбыть под звуки фанфар. План этот рухнул, когда сентябрьское наводнение 1777 года выбросило ее яхту на берег. Французские матросы разбежались. Нанимать новый экипаж и оплачивать починку судна пришлось на средства русской императрицы. К тому времени, когда герцогиня оставила Петербург сухопутным маршрутом, она называла Екатерину своим «великим другом», а Потемкина «великим министром, полным ума, [...] образцом порядочного и галантного мужчины». Он и Екатерина вежливо пригласили ее приезжать еще, хотя очень устали от ее присутствия. Гарновский проводил ее до границы.
Через два года она действительно вернулась. По словам ее бывшего садовника из Торсби, который теперь служил у Екатерины, она украсила «великолепнейший» особняк в Петербурге «красными камчатными обоями», «пятью люстрами с музыкальным секретом, органом, живописью и серебряной посудой». Она купила несколько имений в Ливонии, в том числе, по свидетельству молодого англичанина Сэмюэла Бентама, одно у Потемкина, больше чем за 100 тысяч фунтов стерлингов, и дала одному из них название «Чадли».
К 1780 году «Кингстонша» надоела и Екатерине, и Потемкину. «Она служила всеобщим посмешищем», — записал Бентам. Тем не менее она посылала в лондонские газеты всяческие небылицы о своем общении с российской императрицей. «Екатерина держится приветливо на публике, — замечал Бентам, — но она [Кингстон] не имела с ней никаких приватных бесед, которыми хвастается в английских газетах». Герцогиня держала открытый дом, но «к ней не ходил никто, кроме русских офицеров, желающих бесплатно пообедать». После неудачной попытки выйти замуж за одного из Радзивиллов, она посетила «Чадли» и снова уехала в Кале. В 1784 году она снова приехала, уехала в 1785-ом и больше уже не могла обгонять время. Герцогиня Кингстон умерла в Париже в 1788 году, и Гарновский, получивший 50 тысяч рублей по ее завещанию, сумел распорядиться большей частью имущества «Чадли» и трех других имений, составив себе отличное состояние.[365]
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});