Сталина развожу руками:
— Ничего подобного я не говорил.
После чего вождь разражается гневным спичем, в котором прилетает и мне и Молотову. В стиле «один позволяет себе лезть, куда не следует», — это про меня. «Второй ушами хлопает», — это про Молотова. Заодно и Берию цепляет, который тоже прохлопал. Уже своими ушами. Он ведь ответственен за всё, что происходит в стране. А уж с маршалами тем более.
Не вижу никакого ущерба для СССР. Ощутимого. По-видимому, изоляционисткая партия в США сделала свой ход против Рузвельта. Вроде есть такая партия.
— Иосиф Виссарионович, — не дёргается при этом обращении, значит, не всё потеряно, — раз уж мы собрались по этому поводу, давайте обсудим, чем это нам может грозить, и какие выводы надо сделать?
— Напримэр, разжаловать тэбя до майора и в штрафбат отправить! — снова сверкает на меня глазами вождь. — Ти жы любиш всех туда отправлять!
Но видно, что уже остывает.
— Куда партия и правительство отправит, туда и пойду, — делаю вид послушный и слегка придурковатый. — А что штрафбат? Мои самые героические части. Немцы их, как огня, боятся.
— Вы поймите, Иосиф Виссарионович, — опять пропускает личное обращение мне на радость, — не мог я им отказать. Как бы я себя показал? Если бы грубо отказал, выглядел бы хамом. Разве можно так с союзниками? Если бы убежал, выглядел бы трусом. Тоже не хорошо. Боевой генерал и даже маршал боится перекинуться парой слов с каким-то газетным писакой? Это ведь урон даже не столько мне, сколько стране. Репутацию СССР создают её люди. А тут знаменитый маршал Павлов будет выглядеть хамом или трусом. Не мог я на такое пойти.
Сталин окончательно успокаивается.
— И что теперь? — блестит на меня стёклами пенсне Берия. — Так и будешь храбро давать интервью всем подряд? Чтобы эти писаки имели возможность врать напропалую?
— А вот тут вы заблуждаетесь, товарищ Берия, — его-то я по имени называть не буду. — Теперь у меня, и не только у меня, у всех должностных лиц всех ведомств есть железная причина отказывать всем иностранным журналистам в интервью в частном порядке.
— Я думаю, товарищ Сталин, надо по партийным каналам немедленно разослать директиву на этот счёт. Ссылаясь на этот случай, определить жёсткий порядок контактов с иностранной прессой. Зацензурировать, ссылаясь на военное положение.
Конкретное предложение окончательно успокаивает вождя. Его надо обдумать, оценить, принять решение, реализовать. Короче, есть чем заняться, всё лучше, чем молнии метать в подчиненных.
Неожиданно Сталин резко меняет тему.
— Ви подумали, как будете действовать на финском направлении?
— А что тут думать, товарищ Сталин? Военные всегда поступают по жёсткой схеме. Пошлю туда группу из отдела боевой подготовки. Инструкторов по самым разным военным специальностям. Изучу ТВД. Перегруппирую силы. И ударю.
Тут приходит в голову одна идея, которую немедленно озвучиваю.
— В составе лётчиков-инструкторов пошлю Василия Сталина. Поближе к столице будет. А то он постоянно в бой рвётся, кровь молодая играет, а погибать ему нельзя. Тот же моральный урон стране.
— Сколько он самолётов сбил? — Сталин видимо смягчается при упоминании сына.
— Восемь штук, это месяц назад было. Но зная его, думаю, уже больше. Геройствовать помаленьку я ему разрешаю. Ему десятку надо набить, чтобы с чистой совестью Героя присвоить.
— Как у вашего сына дела? Борисом его зовут? — вождь, а параллельно с ним и остальные, все смягчаются лицами.
— Да, Борис. Честно говоря, повезло мне с ним. Получил серьёзную рану, комиссован, признан ограниченно годным, сейчас инструктором работает. Готовит корректировщиков миномётного огня. Он корректировщик хороший.
— Инвалид и продолжает служить? — это Берия интересуется.
— Да какой он инвалид? — отмахиваюсь. — Прихрамывает. Бегать пока не может. Но думаю, через полгода-год восстановится. Чего ему? Организм молодой…
10 декабря, среда, время 19:35
Минск, квартира маршала Павлова.
Наслаждаюсь семейным общением. После совещания Ставки весь следующий день провёл в наркомате и генштабе. Для Польши, Чехословакии и Германии надо готовить огромное количество карт. Особенно для таких городов, как Варшава и Берлин. Операции по их взятию не за горами. Надо готовиться. Командующих Карельским, Ленинградским и Северным фронтами вызывать не стал, просто отзвонился и озадачил.
Адочка, разок выиграв у меня в шашки, за что была изругана и обвинена в неуважении к маршалу Советского Союза, сидит у меня на коленях. Шура гремит посудой на кухне, парни тоже дома. Они закончили обучение группы курсантов, сейчас идёт набор следующей, а у них после «сватовства» несколько дней выходных.
«Сватовством» они назвали сдачу экзаменов в присутствии «покупателей», представителей частей, которые приехали за выпускниками. Отсутствие особого ажиотажа свидетельствует о квалифицированной работе моих ребят. Все работают точно, небольшие отличия только в скорости. Но как говориться, все точны, но некоторые точнее. Пара ребят получила знак первого класса специалистов. Один — третий, остальные, как и планировалось, второй. И за первоклассных парни получили презент, можно сказать, взятку. По ящику трофейных благостей за каждого. Одну шоколадку не преминула стащить Ада.
Бороться с этим бесполезно. И смысла не вижу. Доступ к трофейным явствам имеют только передовые и самые успешные части. Им и без того надо лучших отдавать.
— Пап, я всё понимаю… — меня берут под прицел умоляющие глаза Бориса, — но когда ты нас уже на передовую возьмёшь? Тоска же зелёная! Наши ребята там бьются, кенигсберги берут, а мы в тылу отсиживаемся.
Яков молчит, но поддерживает друга всей своей семитской физиономией.
— Кенигсберг диверсанты вскрыли. Как консервную банку, — замечаю по поводу кенигсбергов. — Не ваша профессия.
— Как сказать, папочка, — слегка ехидно хмыкает Борька. — Я, как ты знаешь, в черте города тоже работал. Ребята были довольны.
— Оборонительные бои не совсем то, Боря, — однако задумываюсь. Если есть миномёты и пушки, то и корректировщики всегда где-то рядом.
— А чего вы так заскучали? Вас же там Турок веселит. Как он там, кстати?
— Забрали нашего Турка, — состраивает грустную физию Яков. Борька почему-то смеётся.
— Только-только таблицу умножения на восемь заучил, как его диверсанты к себе забрали, — продолжает грустное повествование с неожиданным поворотом Яков.
— В хозблоке он отличился, — объясняет Борька. — Уж больно ловко скотину резал. Комроты диверсантов его и приметил. Яков его спрашивает, к чему? То скотина, а то немцы. А какая разница? Это диверсант уже говорит… опять