год спустя я случайно столкнулся с Кузнецовым на платформе какой-то станции в ожидании поезда. Дело было на одном из донских железнодорожных узлов – как большинство казаков, Кузнецов тогда уже снова был на белой стороне. Он рассказал мне, что по легкому замешательству Упорниковых при ответе на его вопрос он догадался, что на самом деле я где-то рядом. Тогда он пошел к Подтелкову и попросил у него незаполненный, но подписанный и заверенный печатью бланк документа. Подтелков заявил, что он должен знать, для кого и для чего предназначен документ. Кузнецов знал, что один казак из отряда в тот день собирался дезертировать и уехать домой; он назвал имя этого казака и сказал, что документ тому нужен срочно, но не сказал зачем. В конце концов они сошлись на компромиссе – Подтелков вписал имя казака в третью строку и оставил первую, вторую, четвертую и пятую свободными.
В то время я и сам предполагал что-то подобное. Я не мог поверить, что Кузнецов, с которым мы так часто и дружески болтали о философии йогов и многих других вещах, способен на предательство. Я оказался прав. Он никогда даже не пытался связаться со мной позже, чтобы получить какое-то вознаграждение за оказанную услугу; очевидно, я ему просто нравился.
После слов «предъявителю сего» я написал: «гражданину города Павловска Петроградской губернии», на что ушли первая и вторая строки, а затем после фамилии казака в третьей строке, которую я теперь забыл, добавил: «разрешается беспрепятственно следовать к месту постоянного жительства». Я вписал в документ также выдуманный номер, который придал ему еще более официальный вид.
На следующий вечер, вооружившись этим документом и прихватив с собой только вещмешок с небольшим запасом пищи, я направился на железнодорожную станцию, где ожидался пассажирский поезд из Ростова на Москву.
Его прибытие задерживалось. Причиной этого, в частности, был какой-то специальный состав, стоявший у платформы напротив здания вокзала. Он состоял из спального вагона, пассажирского вагона, где уже обосновалась вооруженная охрана, и двух открытых платформ с закрепленными на них автомобилями. Прицепленный к вагонам локомотив стоял под парами и готов был отправиться на север, в Москву, как только прибудет важный комиссар; его-то и ожидал спецпоезд.
Вскоре после того, как я добрался до вокзала, красногвардейцы начали расчищать путь через пеструю толпу, заполнившую зал ожидания. Вот распахнулась внешняя дверь, и в зал шагнул Пугачевский в сопровождении целой свиты красных офицеров. Он стремительно прошагал мимо меня – так близко, что я вполне мог бы похлопать его по плечу, если бы шагнул в первый ряд и протянул руку.
В голове сама собой возникла сумасшедшая идея – остановить его и попросить подвезти до Москвы, – но что-то остановило меня; я не стал еще раз искушать судьбу. Я видел издалека, как он вошел в свой спальный вагон и спец-поезд тут же отошел от платформы.
Где-то через час из Ростова подошел обычный пассажирский поезд, и мне, вместе с частью ожидающей толпы, удалось плечами, локтями и коленями проложить себе дорогу и надежно уцепиться за поручни на ступенях одного из пассажирских вагонов; поезд тронулся на север, оставив позади многих менее удачливых пассажиров.
Глава 6
Большевистский Петроград весной и летом 1918 г
Путешествие на север
Дорога в Москву заняла двое или трое суток – значительно больше, чем обычно. На каждой станции состав осаждали толпы людей, и всем нужно было ехать. Никто не покупал билетов, а совершенно беспомощный железнодорожный персонал даже не пытался прекратить это безобразие.
На одной из станций мне удалось протолкаться внутрь вагона. Затем, в процессе перераспределения плотно упакованных пассажиров, некоторым из которых пора было выходить, меня каким-то образом втиснули в большой туалет; я присоединился к двум уже обосновавшимся там прежде обитателям и принялся вместе с ними защищать свои владения от остальных желающих туда попасть.
Мы впускали в туалет посетителей только по одному, внимательно следя, чтобы он – или она – покинул помещение, прежде чем войдет следующий. Благодаря такой тактике у нас было гораздо свободнее, чем в остальном вагоне, и временами нам даже удавалось немного отдохнуть и расслабиться, несмотря на неприятные запахи и звуки, неизбежные в подобном месте. По крайней мере, в туалете не были разбиты окна и у нас было тепло.
Моими попутчиками оказались двое батраков из какой-то деревни чуть южнее Москвы – мужчина среднего возраста и его племянник. Это были типичные деревенские пролетарии; они добровольно вступили в Красную гвардию, а теперь, когда сражения закончились, возвращались домой, прихватив с собой винтовки. Старший из двух был ярым большевиком, но это не вызывало конфликтов между нами. У нас был общий интерес – удержать занятый нами туалет, насколько это возможно, в своем распоряжении, и успешные совместные усилия в этом направлении быстро установили между нами дружеские отношения. Мы даже разделили друг с другом кое-что из прихваченной в дорогу еды. Тем не менее я старался не вступать в разговоры, которые могли бы меня выдать, и отделывался ругательствами и невнятным бормотанием, достойными деревенского дурачка.
Пока мог, я воздерживался от того, чтобы самому воспользоваться туалетом. Дело в том, что при этом мне пришлось бы открыть единственный предмет одежды, не соответствовавший всем остальным: на мне по-прежнему были штаны с пришитым наверху красным шелковым поясом вроде кушака, какие носили только офицеры. В обычных обстоятельствах он был надежно укрыт поношенной солдатской гимнастеркой, и я считал, что этого достаточно. Мне и в голову не могло прийти то затруднительное положение, в котором я оказался.
В конце концов я вынужден был отбросить осторожность и уступить требованиям природы. Старший из моих спутников-красногвардейцев сразу же заметил краешек красного шелка и захотел узнать, где я взял такие штаны. Мой ответ, что они принадлежали прежде офицеру, его не удовлетворил, он не сводил с меня подозрительных глаз. В конце концов до него дошло, кто я такой. По лицу его расплылась довольная понимающая ухмылка; он подмигнул мне, но ничего не сказал. Все оставшееся время пути он то и дело подпускал мне шпильки, говорил о том, что всех бывших офицеров нужно расстрелять, и похлопывал по своей винтовке; произнося все эти кровожадные вещи, он, однако, каждый раз добродушно подмигивал мне. Он, очевидно, хотел дать мне понять, что разгадал меня, но не желает мне зла. Он сошел на какой-то подмосковной станции, пожелав мне счастливого пути. После этого до Москвы мы доехали без происшествий.
Я впервые оказался в Москве и