Читать интересную книгу Смертельный туман - С. Гроув

София смотрела на них, испытывая странную смесь радости и печали. С одной стороны, она остро чувствовала то же облегчение, что отражалось на их лицах. С другой – их воссоединение болезненно напоминало о том, с чем неминуемо придется иметь дело ей самой. Когда все кончится, она войдет в рощу, и там либо окажутся, либо не окажутся Минна и Бронсон. Все знаки вели Софию именно туда; более идти было некуда.

«Если я и там их не найду, – думалось девочке, – то и нигде больше не найду!»

Отвернувшись от Горькослада с Дурман, она посмотрела на зеркалоскоп, который все еще держала в руке. Осторожно спрятала прибор в сумку…

– Зеркалоскоп заставил его помедлить, – сказала она Тео и Казанове. – Но без депеши из Бостона этого бы не хватило.

– Верно, – сказал Казанова. – Но если Григгс хоть сколько-нибудь похож на меня, впечатления от военных видений задержатся у него надолго. Может, навсегда. И уж точно повлияют на то, как он станет думать и действовать дальше! – Казанова указал вверх, туда, где двигались вдаль войска Нового Запада. – То, что мы видели сегодня, лишь первый шаг. Однако от тех картин так просто не отделаешься. Они будут действовать еще долго…

Тео взял руку Софии, сжал ее. Криво улыбнулся:

– Бораго небось очень впечатлится. И Шадрак, когда мы ему расскажем.

София улыбнулась в ответ.

– Наверно, – сказала она. – На самом деле это ведь Шадрак войну остановил. – Вынув из кармана мятую записку, она показала синий штемпель – официальную печать министерства сношений с сопредельными эпохами. – И двенадцать голубей отправил! Чтобы новости точно дошли!

– Идемте, – сказал Горькослад, подходя к ним в обнимку с сестрой. Сзади тяжело переступал Нош, голуби так и сидели у него на рогах. – Мы готовы войти в рощу. И тебе надо идти первой, София.

Тут она поняла, что, сама того не замечая, держалась спиной к роще красных деревьев. Глубоко вздохнув, София повернулась к ней лицом.

– Что ж, – решительно сказала она. – Если вы готовы, то и я тоже.

Они пошли вперед, постепенно прекращая все разговоры. По мере приближения София старательно отрешилась от того, что могло ждать ее в роще, предпочтя наблюдать за тем, что ее окружало.

Таких древесных стволов она еще не видала. Они казались выше окрестных холмов и очень напоминали красные деревья, о которых рассказывала Златопрут. Кора была цвета старинного кирпича. Стоя у входа в рощу, София задрала голову, но не смогла рассмотреть вершин, растворявшихся в солнечном свете. Между пологими кочками, заросшими клевером, вилась земляная тропинка, основания стволов тонули в густом папоротнике. Яркая зелень клевера, темный багрянец стволов, яркая синева утреннего неба… Роща сияла, переливаясь бриллиантами влаги.

Тео чуть подтолкнул Софию вперед, и она ступила на тропку. София медленно шла, завороженная тишиной в роще. Молчание казалось намеренным, словно за людьми, затаив дыхание, следила сама роща. Следуя извилистому пути, они обошли дерево столь громадное, что и десять человек, взявшись за руки, не сумели бы его обхватить.

– Вы видели когда-нибудь такие большие деревья? – шепнула София через плечо.

Тео покачал головой.

– Никогда, – сказал Горькослад.

Казанова и Дурман в молчаливом изумлении созерцали гигантские стволы. Нош, вполне счастливый, следовал за друзьями, время от времени опуская морду к траве.

Тропинка повернула очередной раз и вывела их на поляну. Здесь ковром лежала опавшая хвоя красных деревьев. На дальней стороне прогалины росли два дерева. Их стволы встречались в нескольких футах над землей, сливались, становились одним, стремившимся к небу. Внизу получалось естественное убежище, тенистое и прохладное, – настоящая комната, созданная деревьями. София сразу направилась в ту сторону, с удовольствием вошла и заулыбалась. Здесь, внутри, было так хорошо и покойно, что она по-настоящему почувствовала себя дома.

А потом… застыла. Внутри, между стволами, на цепочке висели часы. Растущие деревья поглотили часть звеньев, но циферблат был хорошо виден, и София тотчас узнала его. Она видела его прежде – в карте памяти, вышитой бисером. Видела глазами утратившего веру шерифа. Двое приговоренных обмотали этой цепочкой свои запястья, чтобы ничто не смогло разделить их руки. Это были те самые часы, которые Ричард Рен подарил Минне и Бронсону Тимс.

В горле застрял плач. София потянулась к часам, хотела взять их, но они висели слишком высоко. Руки девочки коснулись лишь красных стволов по обеим сторонам.

Роща вдруг исчезла, зато потоком хлынули воспоминания. София никогда еще не сталкивалась с такими яркими и живыми воспоминаниями. Некоторая часть разума удивлялась их жизненности, но другая часть помедлила и поняла, чтó подспудно трудилось у нее в уме уже некоторое время. Кружок древесного спила, лосиный рог, свиток бересты и, наконец, гранаты – все они подсказывали Софии: любой подобный обломок мог оказаться хранилищем памяти. И теперь это оказалось истинной правдой.

Воспоминания приходили разрозненными вспышками. Лишенные смысла вспышки света, лица, тьма, стоны, треск, пронзительная тишина… София не сразу поняла, что причиной хаоса были ее же беспорядочные касания. Она лихорадочно скакала сквозь воспоминания, просматривала их слишком быстро, что-то искала, а что именно – не знала сама. Глубоко вздохнув, София успокоила свои ладони. Замедлилось и мелькание воспоминаний. Теперь девочка еще яснее видела их. Долгие годы, проведенные в обличье лакрим, – и предшествующие, прожитые в качестве людей мыслящих, любящих. Ощущение порядка, непрерывности времени еще не пришло, но София пристально вглядывалась в воспоминания, сдерживаясь достаточно, чтобы различать осмысленные движения.

Юная Минна помнила, как ребенком строила замок из веточек, терпеливо разбирая его и возводя вновь, пока не получила дивное здание, больше напоминавшее дикобраза. Бронсон, чуть постарше, припоминал встречу с Шадраком, юношей с всклокоченной шевелюрой и руками, сплошь перемазанными в чернилах. Взрослая Минна пекла пирог из костяники; она сидела на крыльце, закинув ноги на перила, а в открытую дверь наплывал запах выпечки. Бронсон ребенком сидел в школьном классе, глядя в окно, и мечтал, как станет исследователем. Минна помнила, как крепко сжимала руку Шадрака, а доктор осматривал болезненную рану у нее на колене. Бронсон припоминал, как Минна кидалась снежками в общественном саду. Она смеялась, ее волосы растрепались, щеки порозовели от холода… Его разом пронзило ужасом и восторгом – он полюбил эту девушку с первого взгляда. Минна вспомнила, как уснула, положив голову Бронсону на плечо. Они с ним хотели просидеть до утра, чтобы вместе полюбоваться рассветом, но она так устала, а рядом с Бронсоном было так спокойно, что глаза у нее просто закрылись. Бронсон вспомнил, как держал на руках улыбающуюся Софию, у которой только-только пробились два первых зуба. Он наклонился к ней, чтобы ткнуться носом в ее носик, и дыхание перехватило от радости и восторга. Минна вспомнила, как София спала у нее на руках…

У Софии, стоявшей меж красными деревьями и державшей руки на стволах, закружилась голова – не только от вида собственного детского личика, но и от невероятного счастья, которое испытывали Минна и Бронсон. Она даже не сразу сдвинулась дальше, но воспоминания резко сместились и приобрели внятный порядок.

С ужасающей ясностью пронеслись воспоминания о событиях, описанных Минной в ее дневнике. Разговоры с капитаном Гиббонсом, долгие вечера на палубе корабля, легкое покачивание каюты, внезапный шторм, что налетел и пронесся, как вздувшийся и лопнувший пузырь… Возникло знакомое лицо Рена, сердце облегченно заколотилось: Минна обнимала Бронсона, стоя на борту «Гнездышка». Присутствие Рена красной нитью пронизывало дальнейшие воспоминания. Потом он исчез, зато возникла Севилья, несчастный город, пораженный болезнью. Доброта хозяина гостиницы, ужас от пришествия заразы в Муртию, медленное отчаяние тюрьмы… и наконец – последние мгновения перед мостом. Теперь София все наблюдала не с точки зрения шерифа, не желавшего этой казни, но глазами самих Минны и Бронсона. Каждый старался успокоить другого – и обоих снедал страх. Он был ощутим и материален, точно часовая цепочка, соединившая их запястья. Софию изумила природа этого страха. Они боялись не того, что ждало их за мостом. Страх сосредоточился по ту сторону океана. Это улыбающееся личико не должно было затеряться ни при каких обстоятельствах… помнить его, помнить любой ценой…

Это было ее собственное, Софии, лицо.

Минна и Бронсон пересекли мост, и сквозь них прошел пронзительный свет движущихся эпох. Мир расплылся, но помутнело не зрение – все размыло беспредельное горе. Все то, что нетронутый рассудок воспринял бы как холмы и тропинки, стало плоским холстом. Он был видим, но утратил всякое значение. Даже когда холст менялся, отражая городки и большие города по мере их странствия сквозь эпохи, все выглядело бессмысленным. Внятным оставалось лишь отчаяние, заполнявшее уголки разума жуткими шепотами на неведомом языке. Слова, произносимые оказавшимися рядом людьми, восклицания ужаса, ледяные пейзажи, холмы, пустыни – все сохранилось, но сделалось непонятным. Невыносимое горе стало забралом, опустившимся на рассудок Минны и Бронсона. Даже рассветы и закаты сделались непонятны: всего лишь предсказуемый цикл, бессмысленный в своих повторениях. С тяжелыми сердцами шли они к единственному месту ясности. Только оно имело значение, покамест неизвестное, но явственное. Неведомое место обещало им окончание горя, оно манило их, как повисшая над горизонтом звезда.