class="a">[47].
«Понятие не есть „только вещь сознания“, но понятие есть сущность предмета…, есть нечто an sich, „само по себе“»[48].
«Понятие (познание) в бытии (в непосредственных явлениях) открывает сущность (закон причины, тождества, различия»[49].
«Родовое понятие есть „сущность природы“, есть закон»[50].
«Отдельное = всеобщему»[51].
«Отдельное есть общее»[52].
«Всякое слово (речь) уже обобщает… Чувства показывают реальность; мысль и слово – общее»[53].
«В языке есть только общее»[54].
«Форма всеобщности есть форма внутренней завершенности и тем самым бесконечности; она есть соединение многих конечных вещей в бесконечное»[55].
«Форма всеобщности в природе – это закон»[56].
«Деятельность человека, составившего себе объективную картину мира, изменяет внешнюю действительность, уничтожает ее определенность (= меняет те или иные ее стороны, качества) и таким образом отнимает у нее черты кажимости, внешности и ничтожности, делает ее само-в-себе и само-для-себя сущей (= объективно истинной)»[57].
«…Существеннейшей и ближайшей основой человеческого мышления является как раз изменение природы человеком, а не одна природа как таковая, и разум человека развивался соответственно тому, как человек научался изменять природу»[58].
«Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его»[59].
«Точка зрения жизни, практики должна быть первой и основной точкой зрения познания»[60].
Фонологическая аксиоматика и марксистско-ленинская методология
Приведенные тексты из К. Маркса, Фр. Энгельса и В.И. Ленина доказывают, что построение нашей фонологической аксиоматики двигалось именно на путях марксистско-ленинской философии. Мы начинали с объективной действительности существующей вне и независимо от человека. Теория отражения приводила нас к мышлению этой действительности или к сущности ее предметов. Мышление было то правильным, то неправильным отражением действительности. Одна из основных особенностей мышления – обобщение. Слово и речь, которые были для нас вначале плохо расчлененной и непонятной, только еще непосредственной, хотя и объективной действительностью (аксиомы I 1 – 7) в области субъективного мышления становилась принципом анализирующей и существенной общности (аксиомы II 1 – 3). Общность создавала абстрактную картину объективной действительности. Но эта абстрактная картина действительности не была у нас окончательным анализом мышления. Внося нечто новое в объективную действительность, она обратно отражалась в эту действительность, преобразуя и обогащая эту действительность при помощи своих абстрактных орудий. Эти абстрактные орудия помогали нам понимать ее не в том смутном и неопределенном виде, в каком она представлялась нам до ее мыслительной обработки. Мыслительная же обработка заставляла нас уходить от ее поверхностных и случайных явлений в ее глубину, в те более широкие и общие ее основы, которые не были доступны поверхностному чувственному взору и которые стали доступны нам только в результате абстрактного мышления. Наши абстракции оказались не субъективным измышлением, но глубинными основаниями самой же объективной действительности и закономерными принципами ее развития (аксиомы III 1 – 3). Однако, овладевая этими глубинными основами действительности, мы стали учиться их так или иначе менять, либо в их собственном направлении, либо в направлении наших планов ее преобразования и вообще переделывания, что было нам недоступно в условиях только одних поверхностных чувственных восприятий (аксиомы IV 1 – 5).
Мы изучали живую человеческую речь, которая и была для нас объективной действительностью. Мы перешли к ее научной абстракции, к фонемам. Мы нашли, что абстрактная сущность фонемы не выражает и не отражает собою всей живой человеческой речи. Нам пришлось от абстрактной фонемы перейти к ее пониманию как закона человеческой речи, а отсюда – и к новому объединению ее с этой человеческой речью, к объединению не слепому и не глухому, не хаотическому и сумбурному, но к объединению закономерному, понятному, осознанному, расчлененному и научно обоснованному. Владение же фонемными основами речи дало возможность нам поставить вопрос об ее модельном функционировании и, следовательно, об ее машинном и живом воспроизведении. Начав со слепого, плохо различимого и непонятного потока человеческой речи, мы изучили весь ее абстрактный механизм; а этот абстрактный механизм привел нас к проблемам научного переделывания действительности при помощи живого человеческого слова.
Так объективно-научная картина фонологической аксиоматики заставила нас пройти все существенные ступени ее развития, оставляя все подробности этого трудного пути в качестве многочисленных задач уже специальных исследований.
III.
ТРУДНОСТИ ПОСТРОЕНИЯ ТЕОРИИ ГРАММАТИЧЕСКИХ МОДЕЛЕЙ МЕТОДАМИ МАТЕМАТИЧЕСКОЙ ЛИНГВИСТИКИ
А. Вступительные замечания
В статье «О методах изложения математической лингвистики для лингвистов»[61] мы указали на те трудности, которые возникают в условиях применения математики к проблемам языкознания. Точнее, мы говорили там не столько о самом применении математических методов (которое для нас несомненно), сколько о той некритической форме изложения лингвистики, которая необходимым образом возникает без учета языковой специфики. Если эта последняя игнорируется и даже сознательно отбрасывается, то часто становится весьма непонятным, какие же именно явления языка нужно подводить под точные математические формулы. Эти явления могут быть самыми разнообразными; и без учета их качественной природы чисто количественный подход, несмотря на всю свою точность, вносит большую неразбериху в языкознание, поскольку одной и той же количественной характеристике могут соответствовать самые разнообразные по своему качеству языковые явления. Поэтому никак нельзя считать случайностью то обстоятельство, что многие математически-лингвистические исследования являются самой настоящей абракадаброй не только для традиционного языкознания, но и вообще при строго логическом подходе. В указанной нашей статье это печальное положение дела мы демонстрировали на теории языковых моделей, базируясь на книге И.И. Ревзина «Модели языка», М. 1962. Можно было бы взять и любую другую проблему математической лингвистики и любого другого представителя этой дисциплины. Однако, само собой ясно, что дело тут вовсе не в языковых моделях, и дело тут вовсе не в указанном авторе. Математическая лингвистика разрабатывает множество и всяких других проблем; а сам И.И. Ревзин – известный советский лингвист, который много сделал для развития советской лингвистики и предложил целый ряд весьма интересных научных концепций. Но для упрощения нашего изложения в настоящем месте мы тоже будем базироваться на указанной книге указанного автора, преследуя на этот раз не общие цели определения языковой модели и не цели фонологического моделирования, но цели изучения грамматических моделей с привлечением некоторых мыслей общего и принципиального характера.
Все фонологические сомнения