Читать интересную книгу Гамлет, или Долгая ночь подходит к концу - Альфред Дёблин

Элис подсаживалась к сыну. Но ему это не мешало.

Лицо его сияло от удовольствия. Когда он однажды сделал паузу и поднял глаза, мать сказала ему, что она давно уже собиралась выбросить этот хлам, который доставил ему столько радости. Старые вещи до сих пор валяются на чердаке только потому, что отец не разрешал их убрать — с некоторыми из них он никак не может расстаться.

Эдвард:

— С какими именно?

— Раньше Гордон был журналистом, с того времени в ящиках и шкафах еще хранятся старые газеты, вырезки, черновики. Уже много лет отец не поднимается сюда, однако не дает ничего выкидывать.

— Откуда ты знаешь, мама, что он никогда не приходит сюда? Может быть, он все же влезает на чердак в твое отсутствие.

— Странное предположение, Эдвард.

— И берет отсюда какой-нибудь лист или заметку, но так, чтобы ты ничего не заметила. Ты не можешь этого знать. Не исключено, что отец изучает то, что находит на чердаке. И это дает ему новый импульс. Но он не говорит тебе ни слова. Ведь он ни с кем не делится мыслями, связанными с его работой.

— Да, работа отца покрыта мраком неизвестности. Но если я его спрашиваю, он мне кое-что рассказывает. Он даже рад, когда я интересуюсь его писанием.

— И ты доставляешь ему это удовольствие? Интересуешься?

— При случае.

— Тебя не волнует его работа?

— По-моему, лучше оставить отца в покое. Расспросами можно только помешать.

— Ты уже давно не знаешь, что он пишет.

— О чем ты говоришь, Эдвард? Ведь как только очередная книга выходит, я ее получаю.

— Это не то, мама. Ты ведь не читаешь его книг. Я знаю, ты читаешь совсем другое.

— Оставь, Эдвард. У каждого свой вкус. В конце концов, отец пишет вовсе не для меня.

Эдвард:

— Не понимаю. Если бы я был женой писателя, я бы всегда его читал, следил бы за его творчеством… Хотя бы по той простой причине, что хотел бы следовать за ним.

— О милый мальчик, у тебя превратное представление о художниках и о браке. Мне кажется, очень немногие из них посвящают в свою работу жен и только очень немногие жены интересуются работой своих мужей.

— Почему же?

— Почему же? Почему? Представь себе, что муж идет к себе на службу, разве жена следует за ним? А если муж сапожник или портной? Неужели жена будет интересоваться костюмами и башмаками, которые он сшил? Ты возразишь, что это не одно и то же. Но для меня это одно и то же.

— Нет, это не одно и то же, и ты, мама, все прекрасно понимаешь.

— Ты просто ужасен, Эдвард. Не признаешь никаких резонов.

— Любую правду я признаю.

После короткого молчания Элис умоляющим тоном произнесла:

— Что же мне тебе сказать?

— То, что ты думаешь на самом деле.

— Раньше он подпускал меня к работе, многое рассказывал, посвящал в свои дела. Но потом, признаюсь, я потеряла ко всему интерес. И в конце концов само собой получилось: мы перестали говорить о его работе.

— Так оно и было?

Элис:

— Да.

Эдвард:

— Но раньше он говорил. Может быть, он стал бы говорить, и теперь. Ведь осенью он так много рассказывал, и притом без всякого принуждения. Он бы и сейчас заговорил.

— Зачем это нам, раз он хочет молчать? Я же тебе объясняю: так ведут себя многие художники. Я ему не помеха.

— Ты ему не помеха?

— Да.

— По-твоему, ты приносишь отцу добро?

— Он с головой ушел в свою работу, живет отшельником. Я знаю, что в одиночестве он чувствует себя лучше. Он нуждается в нем.

— Он в нем нуждается? Зачем?

— Не знаю. Нуждается, и все. И я стараюсь не быть ему помехой.

Эдвард:

— Может быть, он и нуждается в одиночестве. А может быть, не нуждается. Во всяком случае, он его получил. И что же из этого вышло? Фантазия заменила отцу все. В реальность он больше не верит. Вот в чем состоит его философия. Отец видит все события со стороны и не принимает в них участия. Его ничто не трогает. Он, правда, пишет, но и это для него уже много.

Глаза у Элис засверкали:

— Было бы совсем неплохо, если бы в один прекрасный день отец прекратил свое писанье.

— Почему?

— Чтобы явиться с повинной. Явиться с повинной перед миром.

— Неужто ты так мстительна? Ты его ненавидишь, мама?

Элис:

— Я хочу, чтобы он вылез из своей скорлупы… впрочем, нет, я этого не хочу. Раньше хотела. Давно уже больше ничего не хочу. Он обрел покой. Я ему в этом не мешаю.

Эдвард:

— Ты его ненавидишь. Он тебя покинул. Отказался от тебя.

Элис рассмеялась от души.

— Эдвард, о чем ты говоришь? Отказался от меня?

Эдвард:

— Ты дала ему пойти своим путем. Помнишь, отец рассказывал о женщине, которая отпустила мужа, седого рыцаря, в дальние странствия? Тебе следовало пойти за ним. Кто его оттолкнул? Ужасно, невыносимо наблюдать за тем, как отец сидит у себя наверху за своим столом и пишет, без конца пишет веселые рассказы и приключенческие повести, а мы смотрим на него издалека, обходим стороной. Представь себе, он завтра умрет, его труп найдут у стола. Разве кто-нибудь будет его оплакивать? Скажи, мама, о чем ты теперь думаешь?

Мать закрыла лицо руками. Потом подняла левую руку, отмахнулась.

— Перестань, заклинаю тебя, Эдвард.

Сын ждал. И когда мать подняла голову, он опять заговорил:

— Отец пишет веселые рассказы. Его привлекают детективные сюжеты. Он никогда не изображал нас, современное общество, как это делали, к примеру, Бальзак, Золя, Голсуорси. Кого он описывает? Сам ли он все придумывает? С кем спорит, к кому обращается, из-за чего возводит вокруг себя ограду?

— Прошу тебя, Эдвард, оставь его в покое. Он так живет. Зарылся в свою работу, засел в ней, как паук в паутине, и чувствует себя прекрасно.

— Ты так говоришь. А что ты знаешь? Пусть он даже хорошо себя чувствует; но ведь, по твоим словам, он засел, как паук в паутине. Разве паука, насосавшегося крови, можно оставить в покое?

Элис заткнула уши, потом прикрыла ладонью глаза.

— Какой ужас! Перестань! Этого нельзя вынести!

Эдвард не успел открыть рта, как мать убежала.

Гордон Эллисон часто поднимался вслед за сыном на чердак. Лишь только на лестнице раздавался стук костылей, он бесшумно пускался в путь. Эллисон хотел знать, что делает Эдвард под крышей.

Чердак был очень велик. Сразу у входа отгородили каморку. Засев в этой темной каморке, где складывали дрова, Гордон Эллисон обозревал сквозь широкие щели в дощатой перегородке все чердачное помещение. Во время беседы Эдварда с Элис он тоже был наверху. Затворив дверь каморки, сидел на поленнице дров. Некоторое время Эдвард с грохотом ходил по чердаку, потом явилась мать. Гордон выслушал их разговор с начала и до конца. А когда сын проковылял по лестнице вниз, он прокрался обратно к себе в библиотеку, которая в прежние времена была его рабочим кабинетом.

Эдвард в своей комнате.

Теперь и я паук. Только не насосавшийся крови. Я — голодный паук. Сплел нить и жду муху, которая запутается в моей паутине.

Я нездоров. Эта дрожь мне не нравится. Может быть, появятся также и другие симптомы. И все же болезнь — стоящее дело. Предположим, я не болен или вообще никогда не болел. Что я узнал бы? Что было бы со мной? В этом доме?

Где же правда, какая степень лицемерия!

(У Эдварда перехватило дыхание, когда в голове у него мелькнула эта мысль.)

Что происходило здесь до меня? По-моему, все они чувствовали себя хорошо, все, включая мать.

(Он не додумал эту мысль до конца.)

Стало быть, я лишил их покоя. Нарушаю мир в доме. Отец хочет, чтобы его не трогали. Мама — во взвешенном состоянии, и ее я обременяю. Кэтлин беззаботна. Остаюсь я…

(Опять он не додумал свою мысль до конца. На него напала дрожь. Внезапно дрожь так усилилась, что ему пришлось спешно лечь в постель, иначе он упал бы на пол. Припадок продолжался полчаса, и все это время он не мог сосредоточиться. Потом, когда дрожь унялась и Эдвард спокойно улегся и стал глядеть в окно, он вспомнил чердак и разговор с матерью.)

Мама хочет меня напугать. Мир в доме… но разве она к нему стремится? К чему она стремится? Отчего не помогает мне?

Как-то раз Эдвард поймал на лестнице старую деву мисс Вирджинию Грейвс, бывшую гувернантку Кэтлин. Кэтлин в этот день поехала с матерью в гости, отец сидел у себя в комнате.

Эдвард затащил старушку к себе, заварил чай, налил ей чашку. Гувернантка хотела уйти, но Эдвард не отпускал ее.

Начал жаловаться на свое одиночество. И она осталась. Старушка радовалась его живости, общительности, была тронута тем, как он угощал ее. Эдвард налил ей еще чашку чая. Наблюдая за ним, гувернантка заметила, что Эдвард напоминает ей мать, да, Эдвард напоминает Элис, когда той минуло столько же лет, сколько ему сейчас. Элис была такой же сердечной. И еще: все называли ее плясуньей.