— Может быть, я здесь и пересолил: ведь в сердцах я обвинил его в том, в чем, оказывается, он вовсе не был виноват.
— Не пытайтесь оправдывать его, я разговаривал с ним нынче утром целый час, он раскрыл мне всю сущность свою и уважения мне больше не внушает. Поверьте, этот человек не пропадет, он всегда сумеет без забот и опасности плыть по течению.
И Пьер рассказал о своем разговоре с графом, умолчав, однако, о тех романтических обстоятельствах, которые вызвали это свидание. Его рассказ заставил доброго Ашиля задуматься; мысленно он спрашивал себя, способен ли он сам ответить на вопрос, который рабочий задал старому вельможе, но не мог, однако, не признать права этого рабочего ставить таким образом вопрос о собственности.
— Да, конечно, — сказал он, — вопрос этот очень серьезный, и разрешение его потребует от людей еще немало времени и усилий ума.
— Оно потребует еще сердца, — добавил Пьер, — одним разумом решения не найти.
— Но без разума, без знаний какой толк в самоотвержении? Ведь для того чтобы народ мог понять, в чем его подлинные интересы, ему нужно помочь, и это могут сделать люди, которые благодаря своим знаниям, своим размышлениям стоят выше его.
— Не произносите вы этих слов, господин Ашиль! Наши подлинные интересы! Господи! Будто мы не знаем, что понимают под этим те, кто будет писать законы!
— Но в конце концов, Пьер, вы что же, не доверяете мне?
— Нет, почему же, доверяю. Только я в вас не верю. Ибо знаете вы не больше моего, я же ничего не знаю.
— Значит, надо довериться тому, кто знает больше, — людям, которые стоят над нами.
— Но где они, эти люди? Что они сделали? Кого и чему научили? Как же так? Они разговаривали с вами, вы действуете по их указке, вы работаете на них, и вам нечего сказать мне от их имени? У них есть тайна, и они не открывают ее даже вам, своим сторонникам? А уж о народе и говорить нечего. Да что это, индийские брахманы, что ли?
— В ваших словах есть жестокая логика, мастер Пьер, и бодрости духа они не внушают. Но что же делать, если приходится действовать вслепую? Прикажете сложить руки и ждать, пока народ сам себя освободит? Вы полагаете, он сумеет добиться чего-либо своими силами, без советчиков, без вождей, без знания законов борьбы?
— Сумеет. Все это у него будет. Законы эти он создаст себе сам. Вожди выйдут из собственных его недр. Что до советов, то их он почерпнет в духе божьем. Надо же надеяться немного и на провидение.
— Итак, вы готовы отринуть истину, если только услышите ее из уст вождей либерализма? Выходит, если человек знаменит, одарен талантами и пользуется влиянием среди средних классов, народ отнесется к нему с недоверием?
— Пусть такой человек придет к нам и скажет: «Да, меня превозносят, моими знаниями восхищаются, все подчиняются мне, а я вам вот что скажу, дорогие мои: никогда не употребляю я свои знания, свои силы, свой талант во зло вам. Самый незаметный из вас имеет такое же право на благосостояние, на свободу, на образование, как и люди моей среды. И самый слабый из вас будет иметь право обуздать меня, если я стану злоупотреблять своей властью, и самый невежественный — не соглашаться с моим мнением, если оно противно законам нравственности. Словом, чтобы иметь право называться великим деятелем, великим ученым, великим поэтом, я хочу на деле доказать и себе и вам свою добродетель и свое милосердие». О, пусть те, кого называют великими людьми, придут к нам и скажут это. И мы пойдем за ними, мы предадимся им, как предались бы богу. Ибо бог творит с помощью не только силы и знаний, но еще и любви. Но до тех пор, пока эти люди, презирая нас за грубость наших умов, станут по-прежнему держать народ в загоне, словно скот, которому негде даже пощипать травку, там, где теснота заставляет нас давить и душить друг друга и откуда мы не в силах выбраться, потому что кругом понаставлены солдаты, дабы оберегать от народа прекрасные плоды земли, — до тех пор мы будем отвечать им: «Оставьте нас в покое и дайте нам выбраться отсюда собственными средствами. Все советы ваши — предательство, а ваши успехи оскорбляют нас. Не переступайте с высокомерным видом через сковывающие нас цепи, не ходите меж наших растерявшихся рядов со словами фальшивой жалости на устах. Мы ничего не хотим делать для вас, даже преклоняться перед вашими талантами, ибо вы-то, хоть и низенько нам кланяетесь, когда боитесь нас или нуждаетесь в нас, не испытываете ни малейшего желания отдать нам в руки ваши богатства, вашу власть, вашу славу». Вот что скажем мы им, вашим умникам.
— Но ведь именно эти слова, которые вы вложили только что в уста человеку, ищущему у народа и свою силу и славу, выражают то, что я чувствую. А если такие чувства испытываю я, смиренный слуга дела освобождения, почему вы не допускаете, что люди более высокого ума испытывают их в еще большей степени?..
— Потому что пока я этого что-то не наблюдал; потому что я прочел все, что только мог, и нигде даже намека на это не нашел, потому что все решения социального вопроса, выдвинутые вашими великими умами прошлого и настоящего, полны высокомерия, жестоки и бесчеловечны.
— Но дело еще и в том, что вы слишком многого от них хотите; вы требуете от людей невозможного. Вы хотели бы таких вождей и советчиков, которые соединили бы в себе отвагу Наполеона со смирением Иисуса Христа. Нельзя требовать всего этого сразу от человеческой натуры. Впрочем, даже если бы такой человек вдруг и явился, его никто бы не понял. Вы-то рассуждать умеете, а народ не умеет.
— Умеет лучше, чем вы думаете, и тому доказательство — что вам не удается поднять его на восстание. Он понимает, что час его еще не пробил. И предпочитает потерпеть еще немного, ибо знает, что, разогнись он сейчас, он рискует удариться своим и без того израненным телом о нависший над ним свод. Он ждет, чтобы свод этот приподнялся и он мог бы встать во весь свой рост. А знаете, что это за свод? Он состоит из двух слоев. Нижний — это буржуа, верхний — аристократы. Если вам невтерпеж, буржуа, столкните-ка их с себя, этих давящих на вас аристократов. Это уж ваша забота. А мы — мы поможем вам, если будет доказано, что от этого станет легче и нам. Но если груз, давящий на наши плечи, не станет от этого легче — берегитесь: мы стряхнем, в свою очередь, и вас.
— А что же будете вы делать до тех пор?
— То, что вы нам советуете. Будем работать изо всех сил, чтобы не умереть с голоду, да еще при этом поддерживать друг друга. Мы, рабочие, сохраним наш компаньонаж, ибо, несмотря на все его заблуждения, на все крайности, принципы, которыми он руководствуется, все же достойнее тех, на которых зиждется ваша организация карбонариев. Наша цель — возродить равенство между нами, в то время как вы стремитесь сохранить в мире неравенство.
ГЛАВА XXVI
В тот же день маркиза не вернулась к обеду. Она еще с утра отправилась с визитом к одной своей родственнице, жившей неподалеку, в соседнем городке. Родственница эта была небогата, и, чтобы не задеть ее самолюбия, маркиза предусмотрительно (правда, по совету Изольды) выбрала самый скромный из имевшихся в замке выездов — легкий, открытый экипаж, запряженный одной только лошадью. Сопровождал маркизу слуга, который был и за кучера. Это не помешало, однако, обитателям городка высовываться из всех окон и дверей и язвительно говорить друг другу, глядя вслед коляске: «Нет, вы только полюбуйтесь на эту маркизу в собственном выезде и с собственным кучером. А ведь это дочка папаши Клико, красильщика, только и всего!»
Родственница уговорила Жозефину остаться у нее обедать, и было уже почти темно, когда она собралась в обратный путь. Садясь в экипаж, она с некоторым беспокойством заметила, что Вольф — так звали слугу — красен как рак и что-то слишком уж разговорчив. Беспокойство ее еще усилилось, когда он быстро погнал вниз по немощеной улице подпрыгивающий на ухабах экипаж; не налетал он на фонарные столбы, очевидно, только благодаря тому удивительному везению, которое столь часто сопутствует пьяным. Все дело было в том, что Вольф «повстречал дружков» — объяснение, к которому обычно прибегают все пьяницы, оправдываясь в очередной провинности. У этих молодцов такое количество дружков, что они не знают им счета, и куда бы вы с ними ни отправились, они непременно повстречают кого-нибудь из них.
Проехав шагов двести, Вольф, а вместе с ним коляска и маркиза успели поистине каким-то чудом избежать уже стольких опасностей, что были все основания бояться, как бы провидению в конце концов не наскучило охранять их. Напрасно Жозефина и умоляла и приказывала Вольфу ехать потише — он не слушал ее. У его кроткой лошадки словно выросли крылья. К счастью, небо, очевидно, сжалившись над Жозефиной, внушило ему мысль привязать к бичу новую веревку, для чего он вдруг резко остановил лошадку перед дверью небольшого домика, расположенного у самого выхода из городка и на котором была следующая вывеска: «Кузница дядюшки Лабрика. Привал путешественников. Продажа отрубей, овса, сена и прочего».