В одно прелестное раннее утро он впервые высунул морду из норы. Сквозь стебли цедился зеленый свет, и первые лучи солнца падали в нору и грели, и суслик наслаждался.
Выкопав кладовую, четыре запасных выхода и водонепроницаемую комнату на случай потопа, суслик стал запасаться. Он сгрызал только безукоризненные стебли и точно подравнивал, а потом стаскивал и складывал их в кладовой так, чтоб не сгнили и не скисли. Наконец суслик вздохнул спокойно. Вблизи никаких садов, никаких ловушек. Кошек, правда, хватало, но они объедались рыбьими головами и кишками с фабрики и думать забыли об охоте. Песчаная почва быстро впитывала воду, и в норе не разводилась сырость. Суслик трудился, трудился и доверху набил кладовую. Тогда он сделал еще маленькие боковые комнатки для детей. Пусть через несколько лет тысячное потомство расползается во все стороны от родного очага.
Но время шло, и суслик уже терял терпенье, потому что самка все не являлась. По утрам он сидел у входа и пищал проникновенно, доходчиво, хоть недоступно людскому слуху. А самка не являлась. Наконец, весь потный, он двинулся через полотно и дальше, пока не набрел на другую сусличью нору. Он зазывно запищал у входа. Он услышал шорох и почуял самку, и вот из норы вышел старый, закаленный в битвах матерый суслик и долго тузил и терзал его, так что он едва добрался домой и три дня отлеживался в большой комнате, и в этой битве он потерял два когтя с передней лапы.
И снова он ждал и пищал у входа в свое уютное жилье, но самка так и не явилась, и пришлось ему перебраться. Он перебрался на два квартала выше по холму, где был георгиновый сад и каждую ночь расставляли ловушки.
Глава XXXII
Док просыпался медленно и тяжко, так тучник вылезает из бассейна. Сознание то выкарабкивалось на поверхность, то снова валилось вглубь. На бороде у него была помада. Он приоткрыл один глаз, увидел сверкающее одеяло и зажмурился. Но скоро он снова огляделся. С одеяла взгляд скользнул на пол, к разбитой пластинке в углу, к стаканам на столе, перевернутом кверху ножками, к винным лужам и книгам, распростертым, как тяжелые большие бабочки. И всюду комья свернувшейся красной бумаги и вонь от жженых шутих. Сквозь дверь на кухню он увидел высокую стопку тарелок из-под бифштексов и сковородки – все в застывшем сале. Сотни окурков прилипли к полу. И сквозь вонь от шутих прорывалась тонкая смесь духов, вина и виски. На минуту взгляд его задержался на шпильках, валявшихся посреди комнаты.
Он медленно перевернулся, оперся на локоть и взглянул в проломленное окно. Консервный Ряд затих под ярким солнцем. Дверь котла была открыта. Дверь Ночлежного Дворца – закрыта. Кто-то мирно спал в траве посреди пустыря. В «Медвежьем флаге» закрыли все двери и окна.
Док встал, прошел на кухню и по пути в уборную зажег газовую колонку. Потом вернулся и сел на край постели, озирая разгром. С церкви на холме несся колокольный звон. Колонка зашумела, он пошел в ванную и принял душ и надел синие джинсы и фланелевую рубашку. Ли Чонг еще не открывал, но увидел, кто стоит за дверью, и открыл. Он тут же пошел к холодильнику и принес кварту пива. Док заплатил.
– Повеселились? – спросил Ли. Его карие, припухшие глаза покраснели.
– Повеселились! – сказал Док и вернулся в лабораторию с холодным пивом. Он сделал бутерброд с арахисовым маслом, на закуску к пиву. На улице было тихо-тихо. Ни души. В голове у Дока звучала музыка – скрипки и виолончели. И они вели прохладную, нежную мелодию, утешную, ускользающую. Он ел бутерброд, потягивал пиво и слушал музыку. Покончив с пивом, Док прошел на кухню и вынул из раковины грязные блюда. Он пустил горячую воду и бросил туда мыльные хлопья, и от них поднялась густая белая пена. Потом он подобрал все уцелевшие стаканы. Он сунул их в мыльную воду. Тарелки из-под бифштексов громоздились на плите, склеенные темным соусом и белым салом. Док расчистил на столе место для вымытых стаканов. Потом отпер дверь в заднюю комнату и вынес оттуда один альбом грегорианской музыки и поставил «Pater Noster» и «Agnus Dei». Ангельские, бесплотные голоса наполнили лабораторию. Нездешне сладкие, чистые. Док трудился над стаканами осторожно, чтоб не звякнули и не испортили музыку. Мальчишеские голоса вели мелодию просто, но с той тугой полнотой, какой не бывает в другом пении. Пластинка кончилась, Док вытер руки и ее снял. Он увидел у ножки кровати книгу, подобрал и сел на кровать. Первую минуту он читал про себя, но потом губы его зашевелились, и он стал читать вслух – медленно, паузами разделяя строки:
И теперь,Когда слушаю мудрые мысли ученых мужей,В размышленьях пустых юность свою растерявших,Я тоскую по давнему лепетуДевы далекой и близкой,По странным и мудрым словечкам,Текучим, медвяным и сонным, как сонные воды реки.
В раковине остывала густая белая пена, булькали, лопались пузыри. О пирсы бил высокий прибой, и волны плескались о скалы очень высоко – давно уж так не поднимались.
И теперьТоскою сжимается сердце, когда вспоминаюВысокие синие горы и низкие серые скалы,Плеск моря. Я видел глаза твои странные. Руки, как бабочки.И для меня поутру вспархивал птенчик с тимьяна,И дети бежали купаться к реке – для меня.
Док закрыл книгу. Он слышал, как волны бьются о сваи, и слышал, как белые крысы мечутся в клетках и тычутся в брусья. Он пошел на кухню и попробовал остывающую в раковине воду. Он пустил горячую струю. Он сказал громко – раковине, белым крысам, себе:
И теперьЯ знаю, что главного в жизни отведал,Пил из чаши зеленой, из чаши златой на великом пиру,И в дальнее то, мимолетное то и бессрочное времяГлаза мои полнились видом любимой,Слепящего света светлейшим потоком.
Он утер ладонью глаза. А белые крысы топтались и метались в клетках. А гремучие змеи под стеклом лежали тихо и глядели в пространство тусклыми угрюмыми глазами.
Сноски
1
Вошь (исп.).
2
Прощай (исп.).
3
Грубое испанское ругательство.
4
Грубое испанское ругательство.
5
Друг (исп.).
6
Радуйся, Мария, полная благодати! (лат.)
7
Твое здоровье! (исп.)
8
Ваш слуга! (исп.)
9
Что выпьете? (исп.)
10
Матерь Божья, что за вино! (исп.)
11
Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа! (лат.)
12
Здравствуй, дружок! Куда ты идешь? (исп.)
13
Тетушка (исп.).
14
Новена – девятидневное моление у западных христиан. – Примеч. ред.
15
«Лунный свет» (фр.).