Его окружают холодность и жестокость, и он лишь отвечает на них по-своему, учится выживать. Однако, он не переменится и когда повзрослеет - маски и приёмы, за которыми он прячется от нас сейчас, навсегда останутся частью его натуры. Он ждал вашего возвращения год, понимал и не хотел верить, что вы не вернётесь. Потом пришло отчаяние и, наконец, он подчинился тому, что не в силах был изменить. Покинутый, он делает всё, чтобы привыкнуть к разочарованию и брошенности. Пытаясь сдержать боль, он перестаёт жить - уже ничего не желает, ни к чему не стремится, обращается против собственных потребностей, против себя самого. Он так старается ненавидеть вас, но больше всего он ненавидит себя и уже давно. Единственные мечты, которые у него остались - мечты о смерти.
Во дворе показался Данастос, окружённый двумя весёлыми, нарядными девочками. Маг улыбался, но стоило ему взглянуть на стену, как улыбка сошла с его лица. Он что-то коротко сказал и едва ли не бегом бросился к лестнице.
Вазузу виновато потянула носом и торопливо окончила речь:
- Он привязался к вам, мой повелитель. Прошу вас, не бросайте его снова, поговорите с ним!
Весен, встревоженный и запыхавшийся, остановился рядом с женой.
- Почему бы людям самим не заботиться о своих детях? - холодно и недобро спросил Сил'ан, глядя на ведунью.
Та хотела ответить, но Данастос схватил её за волосы и вынудил опуститься на колени, точно провинившегося ученика.
- Молчи, - мрачно велел он, - достаточно уже.
Затем и сам медленно опустился на одно колено, наклонил голову.
- Мой повелитель, прошу вас о снисхождении.
Келеф долго молчал, наконец, ответил на морите:
- В первый и последний раз.
Маг наклонил голову ниже, поднялся и, грубо схватив жену за руку, потащил за собой.
- Как тебе только в голову могло придти говорить с ним в таком тоне, да ещё о ребёнке-чужаке! - возмущался Данастос по дороге домой, нисколько не стесняясь присутствия девочек. - Вазузу, милая, ты умом повредилась? Солнце голову напекло? Объясни мне!
Женщина только вздыхала и, морщась, вытирала слёзы.
- Жалко тебе этого мальчишку? - не унимался весен. - Так учила бы госпожу Одезри, как воспитывать детей! Что, неужели это не так занимательно?
Летни всхлипнула и отвернулась.
- Глупая, Хину он не мать и не отец. Он даже не человек! - воскликнул маг. - Вазузу, милая, как же ты не понимаешь, что этот мальчишка Келефу и так поперёк горла? Из-за кого, как ты думаешь, он теряет годы среди песков и диких людей? Здешнее Солнце для него губительно, не говоря уж о том, как сокращают его жизнь суета и хлопоты. Он ли не одинок? Что ты, милая, знаешь о Сил'ан? Уж, конечно, не то, что они не привыкли и не могут быть одни. Он здесь сходит с ума, притворяясь тем, кем летни хотят его видеть - человеческим мужчиной. И ещё ты со своим мальчишкой: "Ах, бросил! Ах, предал!" Уан заботится о том, чтобы твой Хин получил не разорённый крошечный кусок земли, который падёт, стоит ветру дунуть, а могучее и обширное, прекрасно укреплённое владение. Разве есть в тексте клятвы хоть строчка с подобным требованием? Я не припоминаю. Подумай! Пять лет трудиться над тем, от чего откажешься ради глупого человека. Может, ему просто вырезать из груди сердце и положить к ногам безмозглого рыжего мальчишки? Ты тогда будешь довольна?!
Женщина вдруг обняла мужа и уткнулась носом ему в грудь. Данастос вздохнул, остановился и погладил её по голове.
- Ладно, хватит, - сказал он, смягчившись. - Добрая, да без ума. Что тут злиться - только слова попусту тратить.
Старшая из двух сестёр вдруг испуганно вскрикнула. Весен, закатив глаза, медленно повернулся к ней.
- У тебя-то что случилось?
- Моя серёжка, - грустно пробормотала девушка. - Я положила её в той комнате, где мы ждали, и забыла взять.
Маг с недовольным видом оглянулся на крепость.
- Что ж, беги, - разрешил он.
Вирра расплылась в улыбке, скинула сандалии, подвернула подол и помчалась по песку босиком.
Хин в одиночестве сидел на заднем дворе и рисовал на земле обломком камня тонких змей с большими головами, крючковатыми когтями и крыльями. Убогие чудища вызывали у него жалость, но хорошо отвлекали от мыслей. Он так увлёкся, что не услышал шагов, не ощутил чужого присутствия и с удивлением уставился на чью-то тень, упавшую на рисунки. Раздосадованный, он резко вскинул голову, да так и застыл с открытым ртом.
- Облачный день, Хин, - неловко сказала юная девушка, взволновання и раскрасневшаяся после бега.
- Вирра? - прошептал мальчишка, глупо моргая.
Та переступила с ноги на ногу.
- Хин, я…
Рыжий упрямец потупился.
- Чего ты вдруг пришла? - резко перебил он.
Девушка не нагрубила в ответ, как делала прежде. Напротив, успокоилась.
- Я пришла попрощаться, - сказала она, застенчиво улыбаясь.
Мальчишка взглянул на неё исподлобья.
- Что ты ещё выдумала? - хмуро осведомился он.
- И ничего не выдумала, - улыбка Вирры стала шире. - Я на самом деле уезжаю учиться в Весну, завтра же ночью. Меня уан Кереф отвезёт, он домой едет. Я стану жрицей, представляешь?
Хин сглотнул и вцепился пальцами в землю.
- Что? Как? - он не узнал собственный голос. - Но…
- Мне пора бежать, - взглянув на Солнце, заторопилась девушка. - Отец ждёт, а я сказала, что за серёжкой.
- Да… но… - мальчишка сгорбился и провёл рукой по лицу.
- Удачи тебе, Хин, - искренне пожелала Вирра, коснулась его плеча и пошла прочь.
Он лежал в пыли, прижимая руки к груди. Ветер пронизывал его насквозь, несмотря на палящее Солнце, а мальчишка слушал, как время мчится мимо и сквозь него, неостановимое и невозвратное, пробивая в теле и душе тысячи тысяч дыр и унося с собой потускневшие обломки. Он хотел рассыпаться песком на потеху ветру - лишь бы уже ничего не знать и не чувствовать. С отчаянной надеждой он полз и полз к краю, желая только одного: провалиться в чёрное небытие.
Всё менялось. Вирра и та вырвалась из пут, её ожидала яркая жизнь, полная новых пейзажей, которые он, Хин, не увидит никогда, удивительных людей, которых никогда не узнает. Весна, сказочный мир, открывал перед ней свои врата. А мальчишка оставался в прошлом, к которому она никогда не пожелает вернуться, и только вспомнит через пару десятков лет с мягкой, чуть грустной улыбкой.
Все уйдут. Хин и сам сбежал бы, если бы знал куда и мог объяснить - зачем; если бы нашёл силы бороться. Он чувствовал, что обречён, так же как тонкая костяная трубочка под ногой матери. Горсть осколков стекла - разноцветных чешуек - прах волшебства.
Мальчишка поднялся, отошёл к стене. Копать обломком камня было трудно, Хин помогал руками и часто отирал грязным рукавом пот, заливавший глаза. Наконец, он ухватил край серого платка и осторожно вытащил его из земли, отряхнул, развязал полусгнившую нить. Чешуйки тускло заблестели. Мальчишка пересыпал их на ладонь и некоторое время молча разглядывал, потом вновь завернул в платок и сунул его в карман.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});