Как интересно, под кем человек ходит. И завидно – очень уверенно себя ведет. Но что-то ему нужно. Елизаров успокоился, осваиваясь в новой ситуации смены ролей, но внешне постарался сохранить раздраженный вид. Разведчик привычно подстраивался под собеседника.
— Артиллерист! Как догадался, не спрашиваю! Стопроцентное попадание! Но не настаиваю. Прошу. Теперь объясни, откуда ревность? — действительно догадаться несложно. Он же сам недавно надавил на комбата, который все отнекивался.
— Личные воспоминания. А что, заметно? — обеспокоился Ненашев. Снял очки, протер и задумчиво укусил дужку. Понятно, Максим колеблется, что-то решая. Надо помочь.
— На, читай! — Михаил сунул комбату исписанный бумажный лист, отвлекая внимание. Надо сбить выстроенную капитаном схему беседы и пробовать контратаковать. Саша Панов про себя улыбнулся – похоже, они учились по одному и тому же учебнику.
— Знаешь, как-то не впечатляет, — наконец, оторвавшись от бумаги, буркнул Максим. — Примитивно! Хамить девушке, делая немца эким тевтонским рыцарем, вырывающего принцессу из лап русского медведя – нет уж, лучше я на этих позициях сдохну! Ты почти год на границе, а все еще продолжаешь считать Германию страной философов, поэтов и музыкантов. Ты не прав! Должен понимать, характер немецкого мужчины теперь в солдатском духе. А у ихних баб – в прелестях.
Комбат извлек из кармана не очень чистый платок, скептически осмотрел его и громко высморкался. Возникла интересная гипотеза о корнях талантов режиссеров недетских фильмов в послевоенной Германии. Похоже, работали по-дедовски.
— Извини, что не в тему – может мне пару дней не мыться и сапоги принципиально не снимать? Еще неизвестно, с кем гауптман уйдет из ресторана. Про суровые традиции римской империи, откуда орел в рейх залетел, слышал? Партиции там с гитарами…
Черт, скажи он, как Чапаев, «партийцы», убьют его сразу. Но Елизаров анекдота не знал, и сразу поправил:
— Патриции и гетеры. Кончай издеваться. Идеи есть? — пограничник невольно усмехнулся.
— Извини, вероятно, мозг переклинило. Но не понимаю окончательной цели банкета! Услышать, как немецкий офицер, измордованный любовью, обреченно назовет дату и время очередной планируемой провокации? — Ненашев откровенно зевнул, прикрывая рот рукой. — Или ты проводишь эксперимент по спариванию?
— Ненашев!
— Ты не думал, что надо знать две даты? Начало и отмена операции. Вот тогда можно ставить окончательный диагноз, получать ордена и ни хрена не думать. А так, батенька, результат однозначно предсказуем. С долей вероятности, через девять месяцев или около того, мы услышим детский крик и…
— Максим, не перегибай! — зло, чеканя в металле каждый слог, произнес Михаил, едва сдерживая себя. Вот сейчас возьмет и закатает Ненашеву в лоб, и плевать, что комбат тяжелее.
Капитан поймал его взгляд, невозмутимо пожал плечами и на всякий случай надел каску. В гробу он видел таких комбинаторов.
«Ну, смотри, какая сволочь!», — в ответ покачал головой пограничник.
Ненашев вновь угадал. Как подвели немцы войска к границе, так и отведут. Ну, а их донесениями военные точно подтираются. Там ребята простые, нужно знать конкретно время «Ч»? Тогда, может, и дернутся.
Остальное – чушь и паникерство. Даже перестрелка на границе еще не война.
Слова Ненашева о двух датах объяснили пограничнику многое. Армия не может немедленно начать войну и так же быстро ее остановить. Всегда есть необратимая временная грань. Но доходя до нее, немцы почему-то откладывали срок нападения. Похоже, что не врали его люди, называя точные числа в мае и июне 41-го.
— Испытываю взаимною неприязнь. Вали-ка ты отсюда, капитан, — поджал губы Максим.
— Будешь дальше пытать личный состав? — усмехнулся Елизаров.
— Да нет… пришло кое-что на ум. Пожалуй, пойду в кабак и надерусь в зюзю! А ты угадал с визитом немца. Вчера их офицерам назвали очередные два числа.
Панов кривил душой. Без Михаила он бы не узнал, когда гауптман вновь пересечет границу. А все остальное есть в документах немцев. Двенадцатого июня сорок первого года до избранных в вермахте довели окончательное решение, но вновь приберегли сигнал отмены.
Елизаров напряженно думал. Мелькнула мысль: «жаль, капитана не убили». Ненашев его подставил. Если что-то пойдет не так, виноватым будет именно он. Комбату на следствии не придется врать.
Что в сухом остатке? Если информация по выводам комиссии – правда, надо Максима на руках носить. Еще бы выяснить, кто столь оперативно «стучит» в отряде. Так почему капитан все же решился поделиться информацией? В разведке нет искренности – один расчет.
— Что хочешь взамен?
— Пустяк. Капитан Ненашев напишет тебе рапорт, если ему не мешать. А если хочешь держать все под контролем, изволь присутствовать в цирке лично. Это я переживу.
— Смотри не заиграйся, — пограничнику теперь аккуратно подставился комбат.
— Я так понимаю, рапорт мне писать в субботу, — улыбнулся Максим, — поскольку я еще могу быть того…
Ненашев, чуть приоткрыв рот, выразительно щелкнул пальцем по кадыку.
— Не бойся, разбужу, — буркнул Михаил и невольно улыбнулся. Редко где так отлично поставлен звук.
— Газеты с собой захвати. Новости чертовой пятницы, надо узнавать утром в субботу.
Интересно, к чему Ненашеву в такое утро пресса?
Глава семнадцатая или тускнеет блеск погон (13 июня 1941 года, чертова пятница)
— Это черт знает что, — возмущался Ненашев, гневно глядя на стоявшего перед ним пожилого старшего лейтенанта интендантской службы. — И вы посмели явиться сюда, после попытки меня ликвидировать?
— Что случилось? — удивился Новицкий. Капитан показал ему нож и порез на руке.
— Возвращался в часть. Если кратко, две польские матери в Бресте потеряли сыновей. Из тех, кто при нашей первой встречи шел за вами. Не помните?
— Не помню, — сказал пан Александр. — Да, шла тогда за мной какая-то компания…
— Припоминаете? Вот объясните, ради чего мне пришлось в них стрелять? У вас же приказ, не высовываться и копить силы! Не вы, а большевики и немцы должны убивать друг друга, — руки «Арнимова» предательски дрожали, наливая коньяк в стакан. Он попробовал пить его маленькими глотками, но потом махнул рукой и решительно, на русский манер, хлопнул грамм сто залпом и сразу поперхнулся.
«Слюнтяй и слабак», — думал поручик, стуча по спине Ненашева, пока тот кашлял.
— Вам знакомо? — капитан, отдышавшись, протянул что-то Новицкому.
Новенькие часы с фосфорными стрелками, вороненым циферблатом и надписью «Revue Sport». Пан Александр присвистнул и тут же перевернул. Так и есть, знакомые буквы «D» и «H» на задней крышке – военный заказ вермахта.
— Был еще кто-то?
Капитан кивнул.
— И?
«Арнимов» зло чиркнул пальцем по горлу.
Пан Александр поежился под взглядом капитана, а спустя секунду увидел, как задрожал клинок, глубоко воткнувшись в испещренную отметинами доску.
— Зачем тогда затеян этот цирк?! — то, что его собеседник смог выжить в схватке против троих, где один прошел подготовку в немецкой разведшколе, одновременно вызвало уважение и раздражение.
— Убедиться, что вы ни причем. А мне действительно жалко тех двоих, почти детей. У вас отважные солдаты поручик, даже юнцы дерутся превосходно! Но для вас – тревожный звоночек.
— Вы к чему клоните.
— Молодежь пошла к конкурентам. Она не хочет копить силы, а желает действовать немедленно, не понимая, что становится пешкой в руках немцев. Жаль! Теряете авторитет, — буркнул Максим.
Когда же до этого субъекта старой закалки, наконец, дойдет, как и почему случилось «чудо на Висле»?
В ответ Новицкий заскрипел зубами. Надо же, капризный, как девица!
— Не злитесь так, поручик. Я хочу помочь семьям убитых. Знаю, тут плохо с продуктами…
— О чем вы говорите?
— Прошу обставить дело так, что помогли именно вы.
Пан Александр подозрительно посмотрел на «Арнимова». Тот лишь покачал головой.
— Я не объявлял войну большевикам, мои враги нацисты. И пусть ваша репутация будет выше, чем у тех, кто снюхался с Гитлером.
Все верно, «Польша сильна раздорами» даже среди борцов за независимость.
Контрразведчик поджал губы. Прагматизм собеседника убивал, но в палатке поручик с каким-то юношеским волнением увидел томик Сенкевича на польском языке. В двадцатых годах, борясь за Вторую Речь Посполитую, легионеры носили «Огнем и мечом» чуть ли не рядом с сердцем.
В юности Панов им зачитывался, теперь решил подучить язык.
Но, поймав взгляд Новицкого, Саша не принялся разочаровывать его в идеалах юности. В эпос о славных польских витязях почему-то затесался пан Володыевский, русин-шляхтич, принявший католичество. Да и князь Ярема из литовско-русского рода. А то, что лучшими среди «крылатых гусар» тогда считались полки-хоругви из Минска и Слуцка – доказанный факт.