В отличие от пограничника, Реута попал и в большую палатку.
— Иван, — он обратился к дежурившему сегодня бывшему адъютанту, — что можешь сказать о комбате? Как он тебе?
— Товарищ полковник, я не жалею.
«Уклончивый ответ», покачал головой полковник.
— Я знаю, что не жалеешь. Лучше скажи, как он здесь тактические занятия проводит.
— Сам давно не проводит, чаще приходит на разбор. Дает утром конверт с заданием, руководит всем начальник штаба Суворов. А за фашистов… — младший лейтенант замялся, потому что считал, что сболтнул лишнего. — Извините, товарищ полковник, за «империалистов» играет командир саперов капитан Манин.
— Он что, и их припряг?
— Им же интересно, — выкручиваясь, пожал плечами Иван, и попытался свернуть разговор в сторону. — А еще Ненашев нам наглядно показал, как начнут прорывать нашу оборону штурмовыми группами, используя в них саперов и артиллерию…
— Да знаю я, — полковник махнул рукой. — И что, для вас это – откровение?
На Карельском перешейке боец с ящиком тола за спиной соревновался в эффективности с 203-мм гаубицами, прозванных финнами «сталинскими кувалдами». Есть за что. Ее фугасный снаряд весит центнер, а бетонобойный – полторы сотни килограмм[302].
Младший лейтенант покраснел, то же говорил и Ненашев, комментируя статьи из газет. Любил он постоянно спрашивать: почему не читаете? Чем думаете? Кто вам мешает? Но капитан постоянно добавлял, что нет панацеи в современной войне. Для немцев это средство, чтобы быстро преодолеть позиционную оборону.
— Так, этого нет в Уставе.
— Скоро будет, — сказал Реута и задумчиво начал рассматривать на доске штатную схему пехотной дивизии вермахта.
То, что изменения в Боевой устав сорокового года на подходе, он знал. Комиссия поработала, проект утвердили, осталось подписать и сдать в печать. Но откуда Ненашев знаком с материалами?
— Что это такое? — начальник штаба ткнул пальцем в один из квадратов.
— Артиллерийский полк.
— Чей? Что-то не пойму.
— Полк «империалистов», товарищ полковник, — сделал честные глаза Иван.
— Ага, в сантиметровых калибрах? Не делай дурака из начальства, — буркнул Реута с сарказмом, заставляя бывшего адъютанта покраснеть, и направился к выходу.
Кто бы капитана ни учил, надо пользоваться моментом. Свободные палатки сразу навели на мысль, не устроить ли здесь «курсы стажировки» для новых командиров.
Если пополнение задерживалось, то число людей с кубиками и шпалами в укрепрайоне росло каждый день. Артиллеристов меньше всех. Страшный, нет, жуткий дефицит! Больше присылали с малиновым цветом петлиц, пехотных командиров. Как они смогут корректировать огонь с закрытых позиций?
Да, имел УР и для пулеметчиков особую специфику. Вести огонь по площадям, словно из пушек. И Ненашев об этом знал.
Давно, еще до «Ваньки-ротного», написан «Чижик с характером»[303]. А еще раньше предусмотрели на щитке «Максима» слева, чуть внизу, специальный вырез[304]. Для того, чтобы не мешал работать с прибором точной горизонтальной наводки.
Метод известен еще с Первой мировой войны, но требует индивидуального подхода и долгой практики наводчика. Тут вам и оптический прицел для «максима», квадрант-угломер, а еще – умение считать правильно и быстро[305].
Сам принцип прост. Дистанция эффективного огня из пулемета примерно километр. На половине пути пуля уйдет вверх на высоту человеческого роста, а у цели опять снизится на нужный уровень. Где сидит расчет враг не видит, его наводит корректировщик. Для дота самое то. Пулемет установлен стационарно, сливаясь весом с бетонной массой, значит, наводится точнее, меньше влияет отдача. Но белку в глаз не убить. Любое доброе дело не остается безнаказанным. Стрельба по площадям означает огромный расход патронов.
Новых людей следовало подтянуть в первую очередь. А тут, прямо царский подарок. «Командирский ящик», фотографии техники «империалистов», неказистые, выполненные от руки, но понятные тактические схемы.
Даже саперы, готовые подсказать, как правильно можно взять их доты. А чем их Ненашев купил, Реута понял и улыбнулся. За испорченную палатку деньги с Ненашева обязательно вычтут.
— А что, капитан совсем не проводит занятий по «строевой»? — попавшийся им навстречу боец старательно отдал честь, но не было в нем ни капли вышколенности.
— Почему? На занятия и прием пищи обязательно строем.
— Но этого же совершенно не достаточно. Как они будут ходить?
Иван промолчал. То же сказал старший лейтенант Суворов.
«Ногами, — буркнул тогда Ненашев. — Надо вначале научаться ползать».
— Товарищ полковник. Объясните, зачем это надо на фронте?
Младший лейтенант не стал пересказывать анекдот капитана про верблюдов, пребывающих в московском зоопарке и все сокрушавшихся о бесполезности в данном климате прибамбасов в виде горба и толстых копыт.
Реута поморщился:
— А как вы собираетесь предъявить батальон в лучшем виде?
— Сможем, в наипрекраснейшем, — улыбнулся младший лейтенант. Его новый начальник точно имел опыт работы с комиссиями.
А Панов помнил историю.
Эксперимент, когда за четырнадцать дней немцы слепили из толпы рекрутов полноценную роту, закончился. Их построили и поблагодарили: Германия может гордиться такими солдатами, и вы поедете служить в лучшие части.
— Вы, ребятки, играми занимались две недели! Забудьте про это! — ротный фельдфебель был в бешенстве от присланного дерьма. — Вы штафирки! Но мы сделаем из вас людей. Вы научитесь правильно стоять и ходить!
Нет, не то, что Саша исключительный противник строевой. Некогда, не это сегодня главное.
А так, в глазах обывателей и милых дам выправка делает военных такими привлекательными! Летят в воздух чепчики, в теплое время – и более интимные части туалета, а под барабанный бой, чеканя шаг, и выставив вперед штыки, идут бравые войска.
Все верно, но стоит чуть превысить дозу, и лекарство превращает яд.
Глава шестнадцатая или «Мы с тобой сегодня одинаково небрежны»[306] (12 июня 1941 года, четверг)
Июньское утро сменилось жарким днем. Но Елизарова, вышедшего из здания НКГБ, что на Советской улице, погода не интересовала. Очень хотелось есть, так что свело желудок.
Еще бы, с трех часов ночи на ногах, и неизвестно, удастся ли прилечь. Ничего, еще метров триста и можно будет заглянуть в военторговскую столовую.
Человек, идущий ему навстречу, надвинул на лицо кепку и резко свернул в переулок. И что, идти за ним? А смысл? Документы, обычно, в порядке, но в подворотне можно нарваться на неприятность. Как-то неуютно стало в последние дни в Бресте, тяжело. Но, не хотелось замечать.
Он медленно пересек мостовую, осматривая дом напротив. На шестиметровой стене неизвестный художник давно нарисовал легкомысленную польскую барышню в длинном пальто и модной шляпке, вечно уходящую куда-то на запад. Рядом, потускневшими от времени буквами, надпись «Galanteria». То вся роскошь буржуазной рекламы, оставшейся от поляков.
Раньше здесь процветал западный капиталистический образ жизни, который они навсегда ликвидировали.
Но что-то раздражало глаз пограничника.
Былых клумб и газонов в городе почти не осталось. Мусор в урнах убирали раз в месяц, а улицы заросли грязью и песком. Просто беда с коммунальщиками, деньги им выделяли, но они не переставали жаловаться на недостаток средств. Прорва, бездонная бочка! Нет, свою вину они охотно признавали, но лучше не становилось, ни после смены руководства, ни после многочисленных жалоб и фельетонов в прессе[307].
Огромная очередь в магазин тут же принялась перешептываться, при виде командира в зеленой фуражке. Рядом спокойно ходили и другие люди, но он лишь фиксировал тревожные детали. Население не просто верило в скорую войну, оно запасалось, да так, что соли, спичек, муки и керосина хватало на несколько часов торговли.
С окраин и местечек каждый день докладывали о подозрительных лицах, крутящихся у военных городков и застав. Перестрелки на границе давно стали привычной реальностью, и Ненашев с парой свежих трупов логично вписывался в тревожную обстановку. Да и пленный не удивил, связь националистов с абвером и гестапо давно не секрет. Грезят они о независимости, готовые идти под руку каждого, кто ее обещает и дает денег на борьбу.
Но его младший лейтенант-дознаватель под ударом. Самоуверенности и фантазий у парня выше крыши, но опыта – ноль. Два месяца в отряде, но так и не смог освоиться. Эх, надо было его сразу на заставу, но – нет, взяли в комендатуру. Ну, спрашивается, какого хрена пошел один в сумерках в комендатуру? Он что, сам не видел убитых бойцов? Теперь чрезвычайное происшествие придется расхлебывать ему.