Они разговаривали, стоя перед объемной, в натуральную величину моделью мисс Хантер, отлитой из новейшего прозрачного материала под Названием «флексивоск» и пронизанной полиэтиленовыми трубками, которые имитировали сухожилия, кровеносные сосуды и кости; они вертели ее так и этак — тут кусочек отщипнут, там добавят, — доводя свое творение до совершенства. Они склонялись к мысли, что, пожалуй, придется изменить положение почек — поместить одну над другой, а не на одном уровне, как обычно. Сделать это довольно легко. Главное, чтобы все рабочие органы были должным образом подсоединены — их конкретное положение внутри тела ни на что не влияет.
Марлен Хантер вернулась обратно в пустыню — все еще на носилках, но с прелестным чуть вздернутым носиком и изящно вырезанными ноздрями. Лицо — сплошной синяк, и вокруг глаз черные провалы, но уже сейчас можно было смело сказать, что она чудо как хороша.
— Как вы думаете, она у нас получилась не слишком обыкновенная? — беспокоился доктор Блэк.
— Если вы на протяжении всей предыдущей жизни были чересчур необыкновенны, — рассуждал в ответ мистер Чингиз, — то почувствовать себя для разнообразия обыкновенной должно быть очень приятно.
— Но мы же не хотим, чтобы она была похожа на всех остальных наших пациенток?
— А почему, собственно, нет? — произнес мистер Чингиз, считавший себя очень проницательным. — В конце концов, она сама этого хочет; она всю жизнь только об этом и мечтала — быть, как все.
В том же июне они взялись за ее корпус. Сточили и сузили лопатки. Значительно уменьшили обе груди. Убрали лишнее мясо в верхней части рук, а обвисшую кожу подтянули к подмышкам. Разжижили и удалили жир из «вдовьего горба» у основания шеи. Затем пошли ниже. Подтянули мышцы живота, укрепили ягодицы. Ее почки в конце концов остались на своих местах, слишком близко к поверхности, но ее жизненно важные системы и так находились в угрожающем состоянии — пульс то замедлялся, того и гляди остановится, то вдруг бился с бешеной частотой, причем такая картина наблюдалась даже в периоды между операциями. Ее менструальный цикл приходилось все время стимулировать гормональной подпиткой. Короче говоря, общее мнение мистера Чингиза и доктора Блэка сводилось к тому, что чем меньше ее тело будет подвергаться полостным операциям, тем лучше. Это соображение перевесило страх, что лишенные жировой прослойки и потому слабо защищенные от возможных ударов почки в будущем могут представлять угрозу ее здоровью. В конце концов, если у нее после всего этого будет охота оперироваться, почки ей переставят в любой момент.
Мистер Чингиз подтянул мышцы влагалища мисс Хантер, а клитор чуточку передвинул назад, чтобы расширить границы сексуальной восприимчивости пациентки. Это привело доктора Блэка в некоторое смущение.
— По-моему, это уже вторжение в природное естество! — волновался он.
— Никакого природного естества не существует, — сказал мистер Чингиз. — И неприкосновенного тоже ничего не существует, все можно исправлять и все менять, и, как правило, это только на пользу.
Мисс Хантер требовались все большие и большие дозы героина, чтобы заглушить боль. Ее тело пристрастилось к наркотику, но зато она сохраняла присутствие духа и ее организм продолжал вырабатывать необходимые гормоны. А от наркотика ее отучат позднее, всему свое время. Пока же все поражались ее феноменальной воле и желанию скорее выздороветь.
Только однажды она дрогнула, в тот день, когда получила письмо из дома, — событие само по себе необычное. Она заплакала. Она лежала ничком на кровати, и глаза ее были пусты, и руки безжизненны; впечатление усиливалось благодаря тому, что кисти были почти полностью скрыты бинтами: незадолго до этого мистер Чингиз сделал серию тончайших надрезов между пальцами, чтобы посильнее натянуть кожу на тыльной стороне ладоней.
— Что случилось? — спросил он.
— У одной моей знакомой обнаружили рак, — ответила она. — Сейчас она в больнице, умирает.
— Хорошая знакомая?
— Я встретила ее на одной вечеринке, потом мы вместе ехали в машине домой. И еще раз я была у нее на ужине. Это все.
— Видимо она сумела произвести на вас сильное впечатление, если вы так расстроены.
— О, да! Сумела.
Он сказал, что если мисс Хантер желает, она может съездить домой, повидаться с умирающей подругой. Тем более что ее тело нуждается в передышке, как можно более длительной, прежде чем они займутся ногами. Если, конечно, благоразумие и осторожность наконец не возобладали и мисс Хантер не изменила своих намерений; может, она все-таки согласится оставить ноги как есть и удовлетворится своей нынешней внешностью? Что плохого в пропорциях античной статуи?
Но мисс Хантер сказала, что не может тратить свое время и жизнь на больничные визиты и что ногами следует заняться немедленно, поскольку, как выяснилось, времени у нее меньше, чем она предполагала; И, кстати, укорачивать придется не только ноги, но и руки. Сходство с гориллой ее не прельщает.
Если говорить по существу, длину руки уменьшить несравненно проще, чем ноги. Вес тела на руки не ложится. Просто этого еще никто не делал.
— Припугните ее ценой! — советовал доктор Блэк. — Объясните ей, что игра не стоит свеч.
Но деньги совершенно не беспокоили мисс Хантер. Они были для нее не более чем средством к достижению цели — она их презирала. Это не помешало ей распорядиться ими весьма удачно, хотя на первый взгляд довольно рискованно. В Нью-Йорке у нее был брокер, с которым она поддерживала регулярную связь по телефону: она по-крупному играла на бирже. Одна из девушек-телефонисток, обслуживающих коммутатор в клинике, подслушала их разговор и вложила все свои сбережения (несколько жалких сотен долларов) в те же акции, что и мисс Хантер; теперь у нее был солидный портфель инвестиций и сотни тысяч на счете.
Мисс Хантер, как и многие, кто достиг богатства, но рожден был в нищете, разделяла уверенность, что чем больше денег ты тратишь, тем больше тебе за это причитается. Мистер Чингиз и доктор Блэк вызывали для нее специалистов со всех концов света, и мисс Хантер без звука оплачивала все расходы. И чем крупнее был чек, тем с большим удовольствием она его выписывала.
Она становилась все более популярной личностью в клинике. Нянечки и медперсонал восхищались ее мужеством — и ее красотой. Она была обворожительна. На ее лице, постепенно проступавшем из синяков и отеков, было запечатлено выражение милой приветливости. Ее глаза дивно блестели, длинные ресницы (пересаженные откуда-то из другого места) смягчали проявление на ее лице любой слишком сильной эмоции, а голос — низкий, с приятной хрипотцой, — был на редкость выразителен. Все, мужчины и женщины — но в особенности мужчины — слетались к ней по первому ее зову.