Первым до него долетел белоснежный беркут, сотворенный Бирюком, но Горный Король взмахнул своей ужасной секирой, и её острое, как бритва, лезвие прошло прямо сквозь птицу, не дав ей возможности увернуться. Эхо птичьего крика ещё не успело угаснуть под сводами зала, а сам беркут уже рассыпался на тысячи белых искорок, осыпая ими остальных, словно дождем. И тут же снежный баран Вячеслава и черный вепрь Семёна, подлетев к нему, сумели повалить Ивонна на пол. Грохот казался неимоверным — железные доспехи, в которые был запакован Горный Король, лязгали на все лады, соприкоснувшись с каменным полом, но триумф был недолог — мгновенные и невероятно точные удары Короля раз, другой, третий — и вот уже и эти звери рассыпались разноцветными искрами, повторив судьбу белого беркута. Олениху Татьяны Ивонн буквально отшвырнул рукой, но сразу за нею волчица Настасьи прыгнула на него, вцепившись в лицо. Дварф взревел, оттаскивая зверя и пытаясь освободиться, и ему почти это удалось, но тут же появившиеся лев, тигр и пума навалились на него всем скопом. Ивонн успел отшвырнуть от себя волчицу — она, пролетев с десяток метров, упала на каменный пол, но в искры не обратилась, и лежала теперь, тяжело дыша. Лев и тигр схватили дварфа за руки, не давая пошевелиться, а пума вцепилась в горло. Ивонн брыкался и пытался вырваться, но безрезультатно — зубы тигра все сильнее сжимали его правую руку до тех пор, пока тот не разжал пальцы и опасная секира не выпала из неё, глухо звякнув лезвиями о каменные плиты. Горный Король ещё несколько раз дернулся, суча ногами по полу, и начал задыхаться в челюстях пумы. Поняв, что это бесполезно — он пойман — и, ещё немного, зверь просто перекусит ему горло, Ивонн натужно прохрипел: — Хватит!
Помедлив какое-то мгновение, пума, тигр и лев отпустили его, разлетевшись разноцветными искрами. Настасья и Таня тоже призвали своих зверей назад. Дварф, тяжело дыша, поднялся на ноги. Он был немного потрепан, но никаких видимых повреждений у него не наблюдалось. Несмотря на кажущуюся серьезность боя, для него, скорее всего, это было лишь занимательной игрой, некоей проверкой силы, как обычно мужчины — просто развлечения ради — соревнуются в армрестлинге, и не более того.
Все замерли, ожидая, что будет дальше. Маша подумала — а вдруг он только притворился, что побеждён, а сейчас снова захочет напасть?
Но этого не произошло. Ивонн, шумно выдохнув, упал на одно колено, склонив свою голову, увенчанную короной, и произнёс:
— Вы победили. Я признаю вашу власть.
Вслед за этим все остальные дварфы, повинуясь решению своего Верховного Владыки, тоже преклонили колени пред Авалоном. Волнующее и величественное зрелище это было — десять бессмертных стояли в чертоге, окруженные бессчетным множеством дварфов, как скала, окруженная приливом, и в бесконечности подземного зала — так далеко, насколько различали глаза и позволял неяркий свет, — они видели склоненные перед ними головы древнего подземного племени, коих было так много, что задние ряды невозможно было различить в полумраке Камфорты. И самый главный среди них — Ивонн, Король Дварфов, склонил свою увенчанную изумрудами голову, признав их могущество.
Странное ощущалось чувство, и, стоя посреди раболепия этого живого моря, навевало оно состояние средневековой древности, и можно было ощутить себя королем либо королевой, но отличалось оно лишь тем, что не через гонения и кровь каждый обрел этот новый для себя ранг, а только превосходящей степенью мастерства одних над другим. Это было обнадеживающе, и внушало веру в себя.
А затем Флавиус и Сильфида тоже встали на одно колено, — и остальные друзья последовали их примеру.
— А мы признаем твою власть, — ответили Ивонну двое Бессмертных, и Авалон эхом повторил их слова.
— Ибо истинным Королем Дварфов может быть только дварф, — произнесла Сильфида. — Но каждый обязан прийти на помощь другому, если случиться беда, — затем она обернулась к друзьям. — Отныне и навсегда Вы — истинные Бессмертные и настоящий Авалон. Запомните этот день, потому что более великого дня уже не будет — вы с честью прошли все испытания, и древние дварфы признали ваше могущество. С сегодняшнего мига и до конца времен — только смерть ваших тел либо решение Совета может освободить вас от клятвы, которую вы принесли в Маханаксаре. Впереди — только Великая Цель. А этот день — окончен.
Они ещё раз поклонились Королю Дварфов и молча, уже не оборачиваясь, покинули Камфорту и двинулись в обратный путь, сквозь подземелья…
* * *
Настасья стояла на балконе семнадцатого этажа, устало облокотившись на перила, вдыхая свежий ветерок и любуясь открывающимся видом на город и Измайловский лес. На небе догорали последние неяркие сполохи уходящего в сумрак дня, и сегодня она в очередной раз зашла в гости к Евгену. Снизу доносились далекие гудки автомобилей, лай собак и обрывки фраз случайных прохожих, спешащих по своим делам. Было тепло и уютно, и немного не хотелось возвращаться с балкона назад, в душную комнату.
— Насть! — позвал её Евген.
— Сейчас иду, — отозвалась она, решив ещё немного постоять на воздухе.
Она просто рассматривала далеко убегающие вперед свежие зеленые кроны парка, омытые очередным недавним дождем, размышляя обо всем на свете и легонько теребя завязку на собственной кофточке. Евген тихо подошел сзади, обнял её и, наклонившись, начал целовать в шею. Она ощущала его горячее дыхание и легкую небритость щеки.
— Евгеш, не надо. — Настя довольно вяло начала сопротивляться.
— Почему?
— Потому что ты себя плохо ведешь.
— С чего это? — удивился Евген, не переставая при этом её целовать.
— Насупленный вечно какой-то ходишь, грубишь всем, хамишь. Машку вот обижаешь.
— Ой, опять ты про свое начинаешь! Перестань, пожалуйста. Давай хотя бы в такие редкие моменты уединения не будем вспоминать наших замечательных друзей. Пойдём лучше в комнату, — он потянул её за руку, и Настасья нехотя повиновалась.
В комнате было жарко и немного темновато — или так просто казалось после долгого стояния на балконе? Они прилегли на растрепанную, не застеленную кровать. Несколько фантиков от давно съеденных ими шоколадных конфет грустно спланировали на пол, Евгений вообще не имел особой привычки убираться в своей холостяцкой квартире. Настасья слегка расправила собранную в гармошку простынь, прилегла на плечо к Евгену и задумчиво произнесла:
— Не хочешь ты меняться, Евгеш. Совсем не хочешь.
— Людям вообще не свойственно меняться, если желаешь знать, — невесело сообщил Евген. — Вот ты бы стала ради кого-нибудь меняться? Менять свою жизнь?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});