Читать интересную книгу Моя мужская правда - Филип Рот

— Я?

— Вы, вы. К тому, кажется, идет.

— Тот, кто знает Морин Тернопол, никогда не станет нежным лириком.

— Но тот, кто знает Морин Тернопол, вдвойне должен ценить в женщине мягкость, кротость, благодарность и абсолютную преданность. А Сьюзен Макколл, как я понимаю, обладает всеми этими качествами.

— Спору нет. И с каждым днем она, словно оттаивая, становится все более жизнерадостной и очаровательной.

— И все больше любит вас.

— И все больше любит меня.

— И готовит так, что пальчики оближешь. У меня от одних только рассказов об этом разыгрывается зверский аппетит.

— Можно подумать, что Сьюзен — совершенство.

— Можно — пользуясь сведениями, почерпнутыми от вас, что я и делаю. Попытайтесь отдать себе отчет, почему хотите дистанцироваться от миссис Макколл.

— Вам мало назойливого стремления к браку и деторождению? Так меня мучит еще и другое: вдруг она попытается покончить с собой?

— Это мы уже проходили. Опять самоубийство!

— А вдруг?

— Вы вторгаетесь в область профессиональных тревог доктора Голдинга. Она ведь его пациентка, я не ошибаюсь? И все-таки. Неужто проблему следует сформулировать следующим образом: я хочу сейчас же порвать с ней все отношения, потому что когда-нибудь она, в принципе, по той или иной не зависящей от меня причине может попытаться покончить жизнь самоубийством?

— Похоже на правду. И что тут смешного? Я не могу жить с постоянной мыслью об этом. После всего, что было. После Морин.

— Выбирайтесь-ка из плена тяжких воспоминаний и катастрофических предчувствий. В тридцать лет самое время стать менее ранимым и более толстокожим.

— Вне всякого сомнения. Уверен, что люди со слоновьей, вроде вашей, шкурой живут комфортней. Но каждому свое. Моя — тонка, другой не дано. Поэтому, прошу вас, дайте совет иного рода.

— А что тут советовать? Выбор за вами. Оставайтесь или уходите.

— Хм. Как говорится у вас, медиков, — вскрытие покажет?

— Я не пророк. Мы можем только предполагать. А вы требуете однозначных рекомендаций.

— Я останусь со Сьюзен, если пойму, что мне дано право жениться или не жениться, когда захочу. А я не захочу никогда!

— В чем же тогда дело, мистер Тернопол?

Но я не уходил ни от миссис Макколл, ни от мистера Шпильфогеля. Последний, хоть и не пророк, связал меня заповедями, наподобие Моисеевых. Не дай бог разбить эти скрижали — кто знает, что последует за таким святотатством.

Не возжелай прикрыть наготу свою одеждой жены твоей.

Не кропи семенем своим ванные комнаты соседей своих и не оставляй его на книжных переплетах.

Не приобретай у торговца охотничий нож для убийства жены своей и адвоката ее…

Почему? Почему мне всего этого нельзя? Какой смысл в дотошных запретах? Не сводите меня с ума, не учите, как жить! Сначала она запудрила мне мозги подложной мочой и женила на себе, а теперь уверяет судью, будто я могу писать киносценарии и грести деньги лопатой. Писатель Тернопол, дескать, злонамеренно отказывается ехать в Голливуд и зарабатывать на алименты в несколько раз больше, чем бездельничая назло жене. Именно так! Так, да не так. Я действительно отказываюсь. Потому что сценарии не для меня. Для меня — серьезная проза. Но и проза уже не для меня. Ах, не для вас?! Тогда тем более следует оторвать задницу от дивана (принадлежащего Джейми) и — марш в Калифорнию! Сотня долларов в день, мистер Тернопол!.. Нет, вы только посмотрите, что она несет под присягой! Послушайте, доктор: широко известен как соблазнитель студенток. Это она про Карен! Нет, вы прочтите ее показания, прошу вас, чтобы убедиться: я не преувеличиваю! Соблазнитель! Студенток! Они с адвокатом выставляют меня на всеобщее посмешище. Грязные вымогатели! Что, доктор? Я не понял… Сии суть слова, которые говорил Моисей Питеру Тернополу, лежащему на кушетке: «И все же не приобретай у торговца охотничий нож для убийства жены своей и адвоката ее». — «ПОЧЕМУ НЕТ? НАЗОВИТЕ ХОТЬ ОДНУ ПРИЧИНУ, ПОЧЕМУ — НЕТ?» — «Потому что убийство есть смертный грех. Так записано в Законе». — «ПЛЕВАТЬ НА ЗАКОН, КОТОРЫЙ ЗАПРЕЩАЕТ УБИВАТЬ ДРУГИХ, НО УБИВАЕТ МЕНЯ!» Доктор Шпильфогель ответил на мой вопль своей обычной тактикой.

— Ну, так убейте и отправляйтесь в тюрьму.

— Вы думаете, меня осудят?

— А вы сомневаетесь? Я вот сомневаюсь, что вам понравится за решеткой.

— Зато Морин будет мертва — и справедливость наконец восторжествует!

— Но не вы. Армия покажется раем по сравнению с тюрьмой. Счастье на вас там не снизойдет.

— А здесь — снизошло?

— Но в тюремном заключении, можете поверить, его еще меньше.

Так он удерживал меня от решительного шага (или делал вид, что удерживал, когда я имитировал решимость). Присмотренный нож, вполне подходящий, фирмы «Хофриц», остался лежать на витрине в торговом центре «Гранд-Централ», напротив конторы ее поверенного: всего-то перейти улицу и подняться на шестой этаж. И все-таки выход для бурлящей ненависти нашелся. Случайно узнав, что гнусный тип, сидящий в последнем ряду судебного зала, уткнув лицо в воротник темного плаща, не просто гнусный тип, а репортер «Дейли ньюс», специально приглашенный на слушание адвокатом Морин, чтобы растрезвонить по всему свету скандальную историю, я в перерыве нарочно столкнулся с хитроумным крючкотвором в коридоре суда. Он, облаченный в черную тройку со значком престижного студенческого общества на лацкане пиджака, был респектабелен и седовлас. Но меня не остановила бы и мускулистая молодость. Подлость должна быть наказана. На этот раз никакой имитации: от злости я потерял самоконтроль. «Иген, гад, получай!» Я целил в челюсть. Старикан оказался на удивление проворен и успел прикрыться портфелем. Гнев застилал глаза, как, бывало, в отрочестве на спортивной площадке, когда кто-нибудь из соперников злонамеренно нарушал правила. «Добавить еще?» Но «еще» не получилось: подскочив сзади, мой адвокат сгреб меня за талию и оттащил от противника.

— Мистер Тернопол, — со спокойной мрачностью сказал Иген, опуская руку с портфелем, — вы совершили самоубийственную ошибку.

— Мерзавец! — прорычал я. — Будешь плакать кровавыми слезами!

— Посмотрим — кто, — ответил Иген, омерзительно улыбаясь. Вокруг нас уже собрался кружок любопытствующих.

— И не стыдно вам представлять интересы хитроумной змеи? — Я постепенно приходил в чувство. — Вы хоть про мочу-то знаете?

— Какая моча? — ненатурально изумился адвокат. — У вас богатое воображение, мистер Тернопол. Использовали бы его в профессиональных целях.

На этом дебаты прервались. Под жестким конвоем своего адвоката я был оттеснен по коридору в мужской туалет. Мгновенно там же оказался тот гнусный тип с последнего ряда в темном плаще. Неприлично толстый Валдуччи из «Дейли ньюс».

— Пошел вон, — крикнул я.

— Всего пара вопросов. Совершенно невинных. Я ваш читатель. И почитатель.

— Не похоже.

— Что вы! Мне понравился ваш роман. «Еврейский лавочник», да? Вот видите, без обмана. Жена тоже прочла. Потрясающий финал. Вот бы поставить фильм!

— О кино сегодня уже достаточно говорилось.

— Да плюнь ты на все это, Пит, — перешел Валдуччи на панибратский тон, — просто читатели интересуются, чем твоя благоверная занималась до женитьбы?

— Танцевала. В самых низкопробных шоу. Больше комментариев не будет. Катись отсюда!

— Как скажете, как скажете, — поклонившись моему адвокату, который предусмотрительно встал между нами, Валдуччи направился было к выходу, но тут же передумал и спросил с наигранным почтением: — Не позволите ли, сэр, раз уж я оказался здесь, немного отлить?

Никто не протестовал. Наступившая тишина нарушалась только шумом полновесной репортерской струи. «Бога ради, больше ни слова», — прошептал адвокат. «Пока», — бросил Валдуччи, вымыв и высушив руки.

Утренний выпуск «Дейли ньюс» порадовал читателей подвалом на пятой полосе, украшенным заголовком шириной в три колонки:

ПИСАТЕЛЬ-ЛАУРЕАТ ПРОТИВ АДВОКАТА:

БИТЬ ИЛЬ НЕ БИТЬ?

Не стоит сомневаться, что под материалом стояла подпись Валдуччи. Текст дополняли две фотографии: я с суперобложки «Еврейского папы», каким был в 1959 году, молодой и счастливый, и Морин, снятая вчера на ступеньках окружного суда: измученная, со впалыми щеками, тяжело опирающаяся на руку своего адвоката, Дена П. Игена. Ему, сообщалось в фельетоне, за семьдесят. В студенческие годы, в Фордхеме, он был чемпионом по боксу в среднем весе, потом имел репутацию «красного», а сейчас славится как общепризнанный тамада на встречах выпускников. Наша стычка описывалась в самых зубоскальских интонациях. Само собой разумеется.

— Зачем только я вас послушался? Будь у меня нож, заодно прирезал бы и Валдуччи, сделал бы доброе дело.