— Вы сказали чуть раньше, что одержимость — составная часть призвания.
— Да, — согласилась она. — Мое призвание — отличаться от англосаксов. Подкалывать людей, шокировать буржуазию, трахаться с черными, вы понимаете.
— Или с турками?
— Что вы под этим подразумеваете?
— Я подразумеваю армян.
— Но они враждовали.
— С кем?
— Друг с другом.
— И что?
— Мои родители. Они не хотят знаться с людьми, которые проявляют эмоции, которые без ума от современных танцев, которые убивают, которые…
— Говорите, говорите.
— Которые насилуют. Они думают, что все национальные меньшинства, все до единого, насилуют наш мир.
— Чей мир?
— Мир моих гребаных родителей!
— Не ваш?
— Я хочу вырваться из этого мира. Послушайте, доктор Кох, существовало же человеческое общество до моих матери и отца, до меня, до американцев, ведущих свой род от англосаксов. Это временная ступень. Их время уходит.
— Вы удрали от родителей в Кембридж, вы общались с разными людьми, талантливыми, эксцентричными…
— Загадочными.
— Вы хотите быть такими, как они?
— Я хочу быть сама собой. Только…
— Да?
— Я хочу быть одержима, как Джордж.
— Призвание. Да. Что ж, думаю, на сегодня достаточно.
— О господи, как это похоже на coitus interruptus,[22] как только я что-то нащупала, вы даете полный назад.
— Да.
— Это тоже психотерапевтический прием?
Она села, повернулась ко мне. Я кивнул.
— Среди ваших коллег немного англосаксов, не так ли?
— Кое-кто встречается.
— Готова поспорить, считанные единицы. Жаль.
— Вы оставили машину неподалеку?
— В двух кварталах.
— Я сидел целый день, так что короткая прогулка мне не повредит. Я вас провожу.
Она посмотрела на меня, впервые за вечер на ее губах заиграла легкая улыбка.
— Наши рога больше не сцеплены?
Я покачал головой.
— Все равно, что выходить из кино в реальную жизнь, — на улице она повернула налево.
Я последовал за ней.
— Когда вы приехали в этот район, тут жило много испаноязычных?
— Это было очень давно. Если они тут и жили, то встречались редко. Теперь здесь правит бал lingua franka.[23]
— Lingua Hispanica,[24] — Франсина рассмеялась.
— Да.
Как быстро изменилась ситуация. До меня, полагаю, в Америку приезжали эмигранты, дети которых хотели во всем, будь то поведение или внешность, походить на англосаксов. А вот теперь Франсины рвутся из жестких рамок англосакского заповедника, прокладывают свой путь в большой мир, ищут других обитателей планеты Земля. Она становится европейкой. Ее изнасиловал словак. И мое вестсайдское мини-гетто, в котором жителей-то я да она, сжимается с каждым днем, словно засыхающая виноградина. Вокруг слышится лишь язык Торквемады. Посмотрите на троих юношей, поедающих Франсину взглядом, попыхивающих сигаретами, смеющихся. Я чувствую нарастающую панику: дверцы клеток открыты, животные выпущены на свободу, вновь надвигается холокост.
— Вам нехорошо, доктор Кох?
— Все нормально, нормально.
Боже мой, я прожил в этом районе двадцать шесть лет, с Мартой, после Марты, неужели мне придется съезжать с квартиры, вновь становиться беженцем?
Мы остановились у ее машины.
— Колоритный у вас райончик, ничего не скажешь.
— Да. Жизнь так и кипит, но пахнет смертью.
Она пожимает мне руку.
— Спасибо, что проводили меня.
— De nada,[25] — отвечаю я на языке врагов.
Она садится за руль, я захлопываю дверцу. Она включает двигатель, подает назад, выруливает на проезжую часть, моя Франсина, машет мне рукой. Я подхожу к газетному киоску на углу, нахожу среди журналов на испанском вечернюю газету и через ничейную землю возвращаюсь туда, где вроде бы живу.
Глава 21
Томасси
Ночь с Франсиной — не брачный контракт! Я не хочу попадать в водоворот эмоций с бесконечными телефонными звонками. Мне нужно покончить с этим, быстренько завершив ее дело.
У нее есть повод для звонков: ситуация в Большом жюри. Я позвонил Лефковичу, чтобы предложить помощь тому, кто будет представлять дело Франсины, но не пробился дальше его секретаря, которая сказала мне, что любую нужную мне информацию я могу получить только от мистера Канхэма. Я позвонил Гэри, и уже его секретарь сообщила мне, что ее обожаемый мистер Канхэм в данный момент поговорить со мной не может. Разумеется, говорить со мной просто не хотели. Я постоянно просматривал «Дейли ньюс», в таких вопросах более надежную, чем «Нью-Йорк таймс», дабы увидеть сообщение о том, что дело об изнасиловании давным-давно передано в суд. Мог Канхэм водить меня за нос? Проверял, смогу я пойти на публикацию заметки из студенческой газетенки или нет? Или расставлял мне какую-нибудь ловушку?
Я проглядел список членов Большого жюри в поисках знакомой фамилии. К счастью, Маскрив все еще входил в число присяжных. Ума не приложу, как человек может растрачивать свою жизнь. Он меня помнил.
— Мистер Маскрив, мне говорили, что Большое жюри намеревалось рассмотреть дело Уидмер, но газеты об этом ничего не сообщили.
— Видите ли, мистер Томасси, протокол мы подписали только сегодня.
Я постарался не выдать озабоченности.
— Тогда неудивительно, что в газетах еще ничего нет.
— И не будет. О-пи распорядился не информировать прессу.
— Это еще почему?
— По-моему, такого вопроса ему не задали. Вы же знаете, что такое Большое жюри. Если О-пи чего-то хочет, почему не пойти ему навстречу. Он же слуга народа.
— Да, конечно. Премного вам благодарен, мистер Маскрив.
— Всегда готов помочь вам, мистер Томасси. Мои друзья и я очень вас уважаем.
Я не стал загадывать, когда раздастся ответный звонок с просьбой оказать некую услугу, и перезвонил Франсине.
— Новости.
— Решение принято?
— Да.
— Когда?
— Вчера. Закрытое решение. То есть в газеты ничего не попадет.
— Это хорошо?
— Во всяком случае, у твоего отца убавится волнений. Не могу понять, к чему клонит Канхэм. Так или иначе, я полагаю, что твоего приятеля Козлака уже арестовали.
Глава 28
Козлак
Черт, неужели я должен вставать в самую рань только потому, что какой-то идиот ошибся дверью? Я почувствовал, как Мэри выбирается из постели. И тут же она трясет меня за плечо и говорит, что пришел полицейский. Я продираю глаза и вижу копа, стоящего на пороге спальни. Я тряхнул головой, чтобы прийти в себя.