Читать интересную книгу Послы - Генри Джеймс

Все это радовало Стрезера, радовало за Чэда, проявлявшего бездну внимания к гостям и, мало того, позаботившегося захватить себе в помощь своего слугу. На обеих дам было приятно смотреть, а с Мэмми, надо полагать, еще и приятно показаться на людях. Пожалуй, появись Чэд с ней об руку, она вполне сошла бы за его молодую жену в медовый месяц. Но это было его дело или, возможно, ее, хотя от нее тут мало что зависело. Стрезеру вспомнилось, каким он увидел Чэда, когда тот вместе с Жанной де Вионе шел к нему в саду Глориани, и какая фантазия пришла ему тогда в голову — фантазия, теперь уже смутная, густо затененная многими другими, — и это воспоминание внесло тревожную ноту, единственную за все минуты встречи. Стрезер часто, сам того не желая, возвращался к мысли, не был ли Чэд для Жанны предмет ом тихого, сокровенного чувства. Сама судьба диктовала, что малютка должна быть втайне влюблена; и убеждение в том, что это так, теперь мелькнуло вновь, хотя он вовсе не хотел об этом думать; в и без того сложной обстановке это еще больше бы все осложнило; с другой стороны, было что-то в Мэмми — во всяком случае, так ему казалось, — что-то, придававшее ей значение, придававшее силу и целенаправленность символа противоборства. Речь, конечно, шла не о крошке Жанне — что она могла? — тем не менее с того момента, когда миссис Покок подхватила юбки, ступая на перрон, поправила громадные банты на шляпке и перекинула через плечо ремешок своей сафьяновой с золотом дорожной сумки — с этого момента у крошки Жанны появилась конкурентка.

Только когда Стрезер очутился с Джимом в наемном экипаже, впечатления от встречи буквально столпились у него в голове, вызывая странное чувство длительного пребывания вдали от тех, с кем прожил многие годы. То, что они прибыли сейчас сюда, словно возвращало Стрезера им, чтобы вновь обрести, и забавная поспешность, с которой Джим выражал свое отношение к Парижу, отодвинуло его собственное приобщение к великому городу в далекое прошлое. Может быть, кого-то и не устраивало происходившее между ними, но, что касается Джима, он, со своей стороны, был этим вполне доволен, и его ежесекундные откровения — искренние, хотя и чрезмерные — выражавшие, чем было для него путешествие в Европу, доставляли Стрезеру бездну удовольствия.

— Ну скажу я вам! Это, знаете ли, в моем вкусе! А ведь если бы не вы!.. — то и дело вырывалось у Джима при виде нарядных парижских улиц, разжигавших его здоровый аппетит, и, ткнув пальцем, хлопнув ладонью по колену, он завершал словами: «А вы-то, вы-то… все-таки оказались докой!» — в которые вкладывал богатое содержание.

Стрезер понимал, что Джиму хочется воздать ему должное, но, занятый своими мыслями, не спешил принять эти дары. В данный момент нашего друга интересовало совсем иное: как Сара Покок, в пределах отпущенных ей возможностей, оценила своего брата, успевшего, кстати, пока они рассаживались по разным экипажам, послать Стрезеру выразительный взгляд, в котором тот многое прочел. Как бы сестра ни оценила брата, суждение Чэда о своей сестре, ее муже и золовке было, мягко говоря, весьма и весьма проницательным. Стрезер тотчас ощутил эту проницательность, хотя то, что он выразил ответным взглядом, носило, откровенно говоря, неопределенный характер. С обменом мнений, право, можно было подождать: все зависело от того, какое впечатление произвел сам Чэд. На вокзале, где времени было вполне достаточно, ни Сара, ни Мэмми, во всяком случае, своего мнения никак не выказали, и, в возмещение их молчания, наш друг рассчитывал на откровенность Джима — теперь, когда они остались вдвоем. Беззвучный сигнал, посланный Чэдом, не давал ему покоя: ирония молодого человека в отношении к собственным родственникам, которую он разделял, ирония, выраженная под самым их носом и, скажем прямо, за их счет, вновь ясно показала Стрезеру, на сколько ступеней он поднялся; но каким бы огромным ни казалось ему их число, последнюю ступень он сейчас одолел одним махом. У него и прежде бывали минуты раздумий — уж не переменялся ли он сам, и даже больше Чэда? Только то, что явно красило Чэда, в его случае… да, нужное слово, чтобы определить процесс, который, пусть в меньшей мере, но, несомненно, произошел и в нем, он не находил. Но сначала предстояло еще разобраться, что с этим делать. Что же касается их тайного переглядывания с Чэдом, ничего тут не было такого — не более, чем в том, как Чэд хлопотал вокруг трех путешественников. Чэд сейчас нравился Стрезеру как никогда прежде; он не переставал любоваться его обхождением со своими родственниками, как любовался бы совершенным произведением искусства, легким и приятным — он любовался до такой степени, что начал сомневаться, стоят ли они того; но, поразмыслив, одобрил усилия Чэда до такой степени, что вряд ли счел бы за чудо, если бы еще в багажном отделении в ожидании чемоданов Сара Покок, коснувшись его рукава, отвела бы его в сторону и шепнула:

— Да, вы правы. Мы, то есть матушка и я, не поняли, что вы имели в виду. Но вот теперь я вижу. Чэд великолепен! Чего еще можно желать? Если так обстоят дела!..

После чего им оставалось, как говорится, заключить друг друга в объятия и работать сообща.

Ах, много ли они, в создавшихся обстоятельствах, при всем командирском блеске ума Сары Покок — правда, касавшемся только общих вещей и не слишком приметливом, — сообща наработали бы? Стрезер понимал, что слишком многого хочет, и объяснял это своей нервозностью: нельзя же требовать от людей, чтобы они всё подметили и всё обсудили за четверть часа. Пожалуй — даже наверняка, — он придавал чрезмерно большое значение обаянию Чэда. Тем не менее, когда по истечении пяти минут, что они ехали в одном экипаже с Джимом, тот ничего не сказал — то есть ничего о том, о чем жаждал услышать Стрезер, зато сказал много другого, — наш друг внезапно вновь ополчился на Пококов: нет, они либо глупы, либо упрямы! Скорее всего, первое: оборотная сторона командирского блеска. Да они, конечно, не преминут командовать и будут блистать; они извлекут все лучшее из того, что им предоставит Париж, и тем не менее по части наблюдений у них ничего не получится; это выше их возможностей; им просто не понять. В таком случае, какой прок от их приезда — если им даже настолько не хватает ума — разве что он сам заблуждается и видит вещи в ложном свете? Может быть, он сам — в том, что касается совершенств Чэда, — нафантазировал и отклонился от истины? Может быть, живет в придуманном мире, развратно-роскошном мире своей мечты и потому раздражается и досадует — в частности, из-за молчания Джима, — что боится за воздушные замки, которые рухнут, соприкоснувшись с действительностью? Может быть, Пококи затем и прибыли сюда, чтобы содействовать его отрезвлению? Не в том ли их миссия, чтобы, понаблюдав за Чэдом, разбить в пух и прах результаты его, Стрезера, наблюдений и поставить мальчику простые условия, при которых честные стороны сумеют договориться? Короче, не для того ли они прибыли сюда, чтобы проявить благоразумие там, где Стрезер и сам считал, что ведет себя глупо.

Мысленным взглядом он окинул такую возможность, и она надолго не задержала его внимания, но навела на мысль, что в данном случае предпочтительнее делать глупости вместе с Марией Гостри и Крошкой Билхемом, с мадам де Вионе и малюткой Жанной, с Ламбером Стрезером, наконец, и в довершение всего, с самим Чэдом Ньюсемом. Не окажется ли, что он ближе к действительности, глупя вместе с перечисленными лицами, чем поступая разумно вместе с Сарой и Джимом? Джим — как он сейчас решил — тут, собственно, ни при чем: Джим к делам Чэда безразличен; Джим приехал сюда не ради Чэда и не ради него, Стрезера; короче говоря, Джим предоставил нравственную сторону Салли, сам же пользуется — в плане развлечений — этим положением, то есть тем, что все возложил на Салли. Салли он-де в подметки не годится и не столько потому, что уступает ей характером и волей, сколько потому, что она превосходит его развитием и знанием света. Все это он, сидя рядом со Стрезером, излагал с полной искренностью и спокойствием: да он как человек стоит далеко позади своей жены и еще дальше, если такое возможно, своей сестры. Кто же не знает, что люди их типа пользуются всеобщим признанием и одобрением, тогда как самое большее, на что может рассчитывать деловой человек в Вулете — даже выдающийся, — это относительная свобода содействовать их очарованию.

Впечатление, которое Джим произвел на нашего друга, добавило еще одно к тем, которые определили его дальнейший курс. Странное это было впечатление, в особенности потому, что как-то очень быстро сложилось — мнение о Джиме составилось у него за двадцать минут, и его прежде всего поразило, что сейчас он увидел его новыми глазами — совсем не так, как в Вулете, где провел много лет. Покока там согласно и дружно, хотя и не вполне осознанно, ни во что не ставили — считали пустым местом. И это вопреки тому, что он был человеком без всяких изъянов, человеком веселым, к тому же одним из ведущих деловых людей Вулета, и такое решение своей судьбы он принимал совершенно спокойно — ведь во всем остальном она явно, с его точки зрения, его не обделила. Он, видимо, желал сказать лишь: да, есть целая область жизни, в которой деловых людей в Вулете ни во что не ставят. Он просто сообщил Стрезеру о таком положении вещей, не более того, и наш друг — в пределах, касавшихся Джима, — не стал углублять эту тему. Однако воображение Стрезера продолжало работать, и он тут же задал себе вопрос: не связана ли эта область — для тех, кто в ней подвизается, — с фактом женитьбы. Не оказался бы он сам теперь, женись десять лет назад, в положении Покока? И не окажется ли в этом положении, женившись через месяц-другой? Приятно ли будет ему сознавать, что для миссис Ньюсем он пустое место, каким Джим сознает себя — более или менее — в отношении миссис Джим?