Читать интересную книгу Ева Луна - Исабель Альенде

— Я должен снять этих людей, сделать о них фильм, — заявил Рольф Карле сеньору Аравене.

Так он и отправился в горы, вслед за немногословным, смуглым и таинственным молодым человеком, который несколько ночей вел его какими-то козьими тропами на те неприступные скалы, где скрывались от властей его товарищи по борьбе. Так он стал единственным журналистом, напрямую контактировавшим с повстанцами, единственным, которому те позволяли снимать свои лагеря и базы, единственным, кому вполне доверяли командиры боевых подразделений. Так он в конце концов познакомился с Уберто Наранхо.

* * *

Наранхо взрослел и мужал, набираясь сил и опыта в набегах на зажиточные буржуазные кварталы столицы; еще совсем молодым он сумел сколотить вполне успешно действовавшую банду, сплошь состоявшую из маргиналов; помимо добычи хлеба насущного, эта компания вела многолетнюю войну против отпрысков богатых семей, ездивших по городу на шикарных хромированных мотоциклах, одетых в кожаные куртки и вооруженных цепями и ножами. Естественно, вся эта атрибутика копировала образ хулиганов-байкеров из американских фильмов. Этим богатым сеньорчикам многое сходило с рук, и развлекались они в свое удовольствие: начинали с того, что вешали и душили котов, резали ножами сиденья в кинотеатрах, а затем переходили и к более серьезным шалостям — лапали и доводили до истерики молоденьких нянь, прогуливавшихся с детьми в парках, врывались в монастыри, наводя ужас на монашек, вламывались в кафе, где праздновали свое совершеннолетие девушки, и справляли малую нужду прямо на праздничный торт; родители, занимавшие высокие посты в управлении страной или в бизнесе, не давали своих чад в обиду: время от времени тех задерживала полиция, нашаливших мальчиков увозили в комендатуру, оттуда звонили родителям, договаривались с ними полюбовно и тотчас же отпускали виновников легкого переполоха, даже не зарегистрировав их фамилии в отчетах о дежурстве. Это же дети, наиграются, перебесятся, а потом возьмутся за ум, умиленно качая головами, говорили сделавшиеся такими снисходительными офицеры полиции, вот подрастут сорванцы, сменят косухи на костюмы с галстуками, выучатся в университетах и, не успеешь оглянуться, возьмут семейные фирмы в свои руки и встанут у руля государства. Настоящие проблемы для уверовавших в свою безнаказанность богатых юнцов начались, когда они перешли невидимую границу и стали «шалить» в кварталах красных фонарей вокруг улицы Республики. Сначала они развлекались тем, что намазывали горчицей и жгучим перцем гениталии обитавшим в этом районе нищим, затем их ножи оставили глубокие шрамы на лицах нескольких проституток, навсегда лишив их возможности зарабатывать себе на хлеб, а затем и гомосексуалисты стали с опаской ходить по знакомым улицам, поскольку некоторых из них парни в кожаных куртках избили до полусмерти. Узнав об этих «проказах», Уберто Наранхо решил, что с него хватит. Он собрал своих друзей-приятелей и некоторых сочувствующих и организовал из этой разношерстной компании что-то вроде отряда местной самообороны. Так на улице Республики родилась Чума — банда, прославившаяся и наводившая ужас на весь город. Эти ребята не боялись сойтись в открытом бою с мотоциклистами в черной коже; более того, богатые мальчики несли в схватках серьезные потери: день ото дня увеличивалось число избитых, контуженных и раненных холодным оружием. Если бы обе стороны, участвовавшие в конфликте, действовали в равных условиях, победа, несомненно, осталась бы за чумовыми, но на стороне противника выступал влиятельный, практически непобедимый союзник — полиция. Группы быстрого реагирования приезжали в бронированных фургонах на место разборок между молодежными бандами, с полным набором спецсредств для подавления массовых беспорядков; если полицейским удавалось застать дерущихся врасплох, то белые парни в черных куртках отделывались легким испугом. Остальным доставалось по полной программе: в участках их избивали до тех пор, пока кровь ручьями не заливала внутренние дворы казарм. И все же не полицейские и дубинки покончили с Чумой; на это оказалась способна лишь иная, куда более мощная сила — та самая, которая увела Наранхо далеко в горы.

Как-то раз поздно вечером его друг Негро, повар из кафе, пригласил Уберто на одно таинственное собрание. Обменявшись паролем и отзывом с охранявшими вход студентами, они прошли в комнату, где уже находилось несколько человек, которые представились вновь прибывшим, назвавшись явно вымышленными именами. Уберто присел на пол в дальнем углу, чувствуя себя не совсем в своей тарелке; в отличие от остальных собравшихся, он, как и его друг Негро, никогда не учился не только в университете, но даже и в школу-то толком не ходил. Тем не менее очень быстро выяснилось, что прислушиваются к ним здесь с величайшим уважением: все уже знали, что Негро отслужил в армии в саперных частях, и его умение обращаться со взрывчаткой придавало ему немалый вес в глазах товарищей по борьбе. Ну а когда он представил Наранхо как бесстрашного главаря той самой наводившей ужас на их классовых врагов Чумы, вежливая уважительность и вовсе сменилась искренним восхищением. Там Наранхо впервые услышал, как люди выражают словами — кто простыми, кто, конечно, слишком заумными — те смутные, беспорядочные мысли, которые крутились у него в голове еще с детства. Речи выступавших на собрании подпольщиков стали для него настоящим откровением. Естественно, зачастую он не понимал даже не половину, а гораздо большую часть того, что они говорили, а уж о том, чтобы повторить эти длинные, наполненные какими-то непонятными терминами и выражениями фразы, не могло быть и речи. Тем не менее он со всей отчетливостью осознал, что его личная, пусть и жестокая, беспощадная война с богатыми сеньорчиками и все его горделивое презрение к власти оказываются детскими играми по сравнению с тем противостоянием, о котором говорили здесь. Встреча с повстанцами перевернула всю его жизнь. Он с изумлением осознал, что для этих ребят несправедливость вовсе не является неотъемлемым элементом мироустройства; нет, с их точки зрения, она была искажением нормального хода развития человечества, той самой ошибкой, которую непременно следовало исправить; поняв, что эти борцы за справедливость готовы разрушить все барьеры, мешающие ему и его близким жить достойной жизнью, он понял, что готов посвятить остаток своих дней борьбе за это правое дело.

Участие в повстанческом движении стало для молодого человека не только делом чести, но и важным этапом личного взросления. Одно дело — полосовать ножами или молотить цепями черные косухи, и совсем другое — взять в руки настоящее оружие и вступить в борьбу с властями. Даже он, оказавшийся на улице едва ли не в младенчестве и сумевший выжить в нечеловеческих условиях, он, не знавший страха, не отступавший в драках с другими бандами, не просивший пощады или снисхождения в подвалах полицейских участков, он, для кого жестокость и насилие были постоянными спутниками в жизни, — даже он не мог предположить, до чего ему придется дойти и какие границы преступить в ближайшие годы.

Поначалу ему стали давать самые разные поручения в столице; с этими делами он справлялся лучше многих: ему очень пригодилось, что он знал город как свои пять пальцев; он писал лозунги на стенах, печатал и распространял листовки, расклеивал революционные плакаты, организовывал подпольное производство одеял для партизан, доставал и переправлял оружие, воровал медикаменты, убеждал и вербовал сочувствующих, подыскивал безопасные места, где можно было переждать очередную облаву, а в перерывах не забывал посещать все тайно проводившиеся занятия по военной подготовке. Вместе с товарищами по оружию он научился обращаться с пластиковой взрывчаткой, делать бомбы из подручных материалов, перерезать кабели высокого напряжения, взрывать рельсы и дороги, чтобы у власти и у народа сложилось преувеличенное впечатление о численности и организованности повстанцев; это помогало привлечь на свою сторону нерешительных, повышало моральный дух самих партизан и сеяло в лагере противника сомнения и страх. Поначалу в прессе подробно освещали эти криминальные происшествия, как их называли власти. Затем было отдано негласное распоряжение не публиковать информацию о террористических актах и других действиях вооруженной оппозиции; в стране узнавали о них только по слухам, из напечатанных кустарным способом, а то и на домашних пишущих машинках листовок и по сообщениям подпольных радиостанций. Молодые революционеры, как могли, пытались расшевелить и поднять на борьбу широкие массы народа, но весь их революционный запал разбивался о стену равнодушия, а то и презрения к их борьбе и идеалам. Иллюзия вечного процветания за счет добычи нефти словно окутала всю страну густой пеленой безразличия. Терпение Уберто Наранхо было на исходе. В какой-то момент на подпольных собраниях стали слышны речи о том, что лучшие люди, готовые к борьбе и самопожертвованию, живут в провинции, в глухих, затерянных в горах и джунглях деревнях. Крестьянин — вот истинный борец, подлинная движущая сила и материал революции. Да здравствует народ, да здравствует деревня, смерть империализму! — кричали, говорили и шептали участники этих собраний; слова, слова, тысячи, миллионы слов, хороших и плохих; в распоряжении повстанцев было куда больше слов, чем патронов. Наранхо не был выдающимся оратором, он не проходил долгой школы владения ярким, хлещущим как плеть революционным слогом, но это не помешало ему четко определиться в своих политических пристрастиях: пусть он не мог убеждать других теоретическими выкладками, но ему удавалось повести людей за собой личным примером — собственным бесстрашием и силой воли. О его храбрости ходили такие же легенды, как и о силе его кулаков; в итоге он сумел добиться, что его отправили на новый фронт, на самую передовую — фактически на разведку боем.