научно обосновать требования, адекватные воле народа.
Гигантское усложнение общественных связей и управления в современных условиях использовалось ими для обоснования вывода о «некомпетентности» массы в сфере политики. Народ, считали они, может выдвигать либо сугубо «низменные» потребительские, либо разрушительные требования, и его положительный идеал не идет дальше такого неопределенного и ненаучного понятия, как «справедливость», никак не выражающего реальные общественные потребности.
Ленин указывал, что такого рода взгляды являются убогим и вреднейшим предрассудком.
Из признания народных масс движущей силой истории для марксиста вытекает и то, что не только наука, но и сами массы способны выражать потребности общественного развития.
Нравственное сознание масс улавливает даже самые скрытые признаки необходимости новой исторической перемены.
«…Что неверно в формально-экономическом смысле, – писал Энгельс, – может быть верно во всемирно-историческом смысле. Если нравственное сознание массы объявляет какой-либо экономический факт несправедливым, как в свое время рабство или барщину, то это есть доказательство того, что этот факт сам пережил себя, что появились другие экономические факты, в силу которых он стал невыносимым и несохранимым» [МЭ: 21, 184].
Да, необходимость борьбы за свои реальные жизненные интересы массы формулируют как необходимость борьбы за справедливость. Но утверждать, что «справедливость – пустое слово», указывал Ленин, могут лишь «те прохвосты, которые склонны объявлять себя марксистами на том возвышенном основании, что они „созерцали заднюю“ экономического материализма». Представление трудящихся масс о справедливости исходит отнюдь не из абстрактной «внеисторической справедливости», а из вполне реальных нечеловеческих условий, в которых они живут и трудятся. Для народных масс, писал Владимир Ильич, справедливость – «это не фраза, а самый острый, самый жгучий, самый большой вопрос о голодной смерти, о куске хлеба» [Л: 34, 332]. И именно эти нечеловеческие условия жизни людей как раз и препятствуют дальнейшему общественному развитию.
Марксизм раскрывает объективное содержание требований трудящихся масс и устанавливает, что их стремление к реализации своих жизненных интересов, по сути дела, означает не что иное, как стремление к устранению «исторической несправедливости» капитализма.
Таким образом, марксистская партия не навязывает народу определенные нормативные представления о «счастье» или о желаемых целях, почерпнутые извне, «из науки». Она устанавливает объективную необходимость, т.е. «законность», с точки зрения научной обоснованности, устремлений самого пролетариата, самих трудящихся масс, которые и составляют большинство человечества.
В 1903 году, при обсуждении проекта программы партии на II съезде РСДРП, один из оппонентов Ленина поставил вопрос:
«Является ли программа… выводом из наших основных понятий об экономической эволюции России, научным предвосхищением возможного и неизбежного результата политических преобразований… Или же наша программа является практически агитационным лозунгом…».
Ленин ответил ему:
«Я должен сказать, что не понимаю этого различия… Если бы наша программа не удовлетворяла первому условию, то она была бы неверна, и мы не могли бы принять ее». Но в том-то и дело, что «противоречие между двумя дилеммами… лишь кажущееся: его не может быть на деле, ибо верное теоретическое решение обеспечивает прочный успех в агитации» [Л: 7, 280 – 281].
И в 1917 году, говоря о «справедливости», которой требует народ, Ленин с гордостью констатировал, что именно большевики «своей политикой воплотили ту идею, которая двигает во всем мире необъятными трудящимися массами» [Л: 34, 332].
Марксизм, указывал Владимир Ильич, как раз и отличается от прочих социалистических и псевдосоциалистических теорий
«замечательным соединением полной научной трезвости в анализе объективного положения вещей и объективного хода эволюции с самым решительным признанием значения революционной энергии, революционного творчества, революционной инициативы масс…» [Л: 16, 23].
Ленин глубоко верил в сознание народных масс, и прежде всего пролетариата. Он считал, что в сознании передового революционного класса аккумулируется и предшествующий опыт борьбы трудящихся, и опыт развития всего человечества. Владимир Ильич не раз иронизировал над теми политическими деятелями, которые черпали свою мудрость из «учебников» и «путеводителей».
«…Ум десятков миллионов творцов, – писал он, – создает нечто неизмеримо более высокое, чем самое великое и гениальное предвидение» [Л: 35, 281].
На протяжении своей политической деятельности Ленин десятки раз сталкивался с этой удивительной способностью рабочих находить точные ответы на самые сложные и запутанные вопросы…
1902 год. В марте, в Штутгарте, отдельной книгой выходит ленинское «Что делать?». После отчаянных споров в редакции «Искры», упреков и обвинений в «интеллигентщине», «оторванности» от жизни, «непонимании» рабочей психологии и т.д. и т.п. Владимир Ильич с нетерпением ждет откликов на книгу из России…
И вот в июле приходит письмо. Агент «Искры» Иван Радченко встретился с питерскими рабочими-революционерами. Состоялся долгий и обстоятельный разговор.
«В этом разговоре, – писал Радченко, – мне пришлось слышать если не буквальные, то в духе цитаты из „Что делать?“. Сижу и радуюсь за Ленина, вот, думаю, что он наделал. Мне ясно было, что говорящие со мной его читали…»
И вдруг в ходе беседы выясняется, что ни один из рабочих о книге Ленина даже не слышал…
«Я, – продолжает Радченко, был поражен, передо мной сидели типы Ленина. Люди, жаждущие профессии революционной. Я был счастлив за Ленина, который за тридевять земель, забаррикадированный штыками, пушками, границами, таможнями и прочими атрибутами самодержавия, видит, кто у нас в мастерских работает, чего им нужно и что с них будет… Передо мной сидели люди, жаждущие взяться за дело не так, как берется нынешняя интеллигенция, словно сладеньким закусывает после обеда, нет, а взяться так, как берутся за зубило, молот, пилу, взяться двумя руками, не выпуская из пальцев, пока не кончат начатого, делая все для дела с глубокой верой „я сделаю это“. Повторяю еще раз, что таких счастливых минут в жизни у меня не было еще»[220].
Что думал Владимир Ильич, читая эти строки?.. Его ответ Ивану Радченко был сдержан:
«Уж очень обрадовало Ваше сообщение о беседе с рабочими. Нам до последней степени редко приходится получать такие письма, которые действительно придают массу бодрости» [Л: 46, 201].
1908 год. Один из самых тяжких годов реакции. Каким путем пойдет дальше страна? Сумеет ли Столыпин политикой устрашения и виселиц вытравить из сознания масс память о революции и крутыми реформами двинуть Россию по «прусскому» пути? Или пролетариат сумеет оправиться от поражения и снова даст бой царизму? Ленин, анализируя ситуацию, малейшие симптомы настроения рабочего класса, был убежден, что вторая революция не за горами…
И вот, листая тощий профессиональный журнал питерских текстильщиков «Станок», Владимир Ильич в одной из заметок наталкивается на фразу