Читать интересную книгу Забыть Палермо - Эдмонда Шарль-Ру

Успех праздника был в его бесцельности. Полной бесцельности. Чем был вызван этот нескончаемый приток путешественников? Для чего собрались все эти люди в душных жарких улицах? Почему тысячи женщин, детей, взрослых, стариков всю ночь едут в город и все увеличивается эта темная, влажная от пота людская толпа? Неужели это единственный способ увековечить память о девственнице, кости которой, найденные на горе Пеллегрино, спасли от чумы город? Зачем собираться такими полчищами? Разве именно это помогает понять то одиночество, голод и покаяние, на которые обрекла себя святая Розалия восемь веков назад? И нужно ли так потеть и маяться, чтоб в дальнейшем располагать ее покровительством? Или же этот праздник был только предлогом, чтоб показать себя, всех своих детей и публично засвидетельствовать жизнетворную доблесть семейства?..

Бал в ночной прохладе, оркестры на перекрестках, украшенные цветущими гирляндами колесницы, карнавал — эхо, конечно, весело… Но как оправдать в глазах иностранки такое абсурдное гулянье в слепящих потоках света? Бэбс раздражал этот адский шум, как он утомителен! И это ярмарочное возбуждение, нелепые крики, все эти люди, схожие с персонажами плохо поставленного балета: дети, которых пичкают сладостями, их шумные игры, скрипение каких-то пищалок, имитирующих петушиный крик, которые они сжимали в коробочках, и эта непонятная пища, что им предлагают с гигантских лотков! Взрослые люди жадно глотают целыми пакетами плоские подсушенные зерна, которые в других местах идут на корм попугаям.

— Дело в том… — начала Бэбс жалобным голосом. Но, поглядев на Кармине, она умолкла. Никаких сомнений, он в восторге: ему нравится эта ночь, и шум, и толпа, он находит красоту там, где Бэбс ее не замечает.

— Узкие улицы, крыши, которые касаются друг друга. Что за благодать, — вздыхал он. — Смотри, Бэбс, можно подумать, что дома поддерживают друг друга, что они как влюбленные…

Потом он загляделся на звезды, как будто никогда их не видел.

На Кармине был синий в белую полоску пиджак, очень легкий, такие в Нью-Йорке носят в жару, светлые брюки и красные теннисные туфли. Дети останавливались посмотреть на него, молодые люди, мужчины, сотни лиц поворачивались к Кармине, любуясь его элегантностью, с интересом глядели на светловолосую Бэбс.

— Американцы… Американцы…

Настойчивый шепот свидетельствовал о восхищении этих людей, одетых в черное, подобной смелостью и фантазией в одежде, такой необычной для этих мест. «Американцы… Американцы…» — шептали глухие грустные голоса повсюду, где они проходили.

— Я хочу пить, — просила Бэбс, настроение у нее заметно испортилось.

— Зайдем посидим, — безропотно ответил Кармине.

Они нерешительно постояли у двери просторного зала «Джолли», оазиса отдыхающих американцев. Зал был расположен на крыше дворца и освещен множеством матовых фонарей. Но сюда не зашли, а отправились на террасу бара, устроенного в тени Морского бульвара. Это был легкий крытый бар, в котором все выглядело шатким и временным. Тут не требовалось заказывать еду, а можно было взять стул, или заплатить за несколько стульев, или же сесть у столика. Иные посетители так и сидели, отдыхая и закусывая хлебом, принесенным из дому в кармане. Другие звали официанта в белом пиджаке и просили мороженого.

Кармине молчаливо рассматривал окружающих. Ему было любопытно наблюдать, как оборотисто управлялся официант, как горела в пламени газового рожка летающая мошкара. Он следил за маневрами сильно декольтированной молодой особы, сидевшей поблизости от него. Подобного существа он еще никогда не видел. Она ухитрилась, сидя неподвижно, как статуя, все же привлечь к себе внимание хорошо одетого мужчины напротив, занятого кормлением своей собачки, которую он привел на поводке. Женщина обращалась к нему то за водой, то за спичками, он все это подавал ей, не переставая бросать очищенный миндаль своей собаке, визжавшей и ловившей свое лакомство на лету. Потом уронила платок, но он его не поднял. Очень странная была эта особа — волосы невероятно черные, на щеках румяна, глаза подведены черной тушью. Вся нагримирована до предела. Кармине поднял с пола платок и протянул, задев ее руку. «Если б я был один, — подумал он, — то заговорил бы с ней, а может, и пошел, куда предложит. Что за бред!» Женщина глянула на него своими угольно-черными глазами. Кармине отвернулся из боязни, что трепет, который он почувствовал, может быть ею замечен. И повторил себе: «Что за бред!» Он не мог понять причину своего волнения.

Вдруг раздался крик. Мальчишка в рубашке с засученными рукавами, продавец цветов. Он орал во всю глотку, и голос его, такой скрипучий, насмешливый, походил на крики чаек. Мальчишка носился у столиков, размахивая над головами чем-то белым, напоминавшим ветки, осыпанные затвердевшим снежком. Он играл ими, как бумажным змеем, и Бэбс заинтересовалась, что это такое. Надо было быть сицилийцем, чтоб называть букетами эти опустевшие стебли, лишенные листьев, эти свадебные цветы, собранные в форме странного растрепанного факела. Их аромат царил над праздничным городом, подавляя запахи кофе, оладий, дурные и приятные запахи. Это была сама свежесть, противостоявшая летнему зною.

— Жасмин, — сказал Кармине, как будто о старом приятеле, вдруг появившемся среди толпы неизвестных. Глаза у него заблестели, он улыбался. Жасмин… Какой счастливый вид! Бэбс заметила, что Кармине все еще шепчет: «Жасмин», будто общается с ком-то невидимым.

— Жасмин? — спросила она. — Откуда ты знаешь?

— Говорила Агата. Она вспоминала о нем, как о чем-то далеком и дорогом, словно это было где-то в Китае или Персии. Вот как его собирают, я расскажу тебе. На заре, пока есть утренняя роса, детишки идут в загородные сады там, в горах. И рвут жасмин с деревьев, со скал, находят его в оврагах. Это не запрещается, ведь эти цветы здесь никому не принадлежат. Матери, сестры накалывают дома цветы на острые палочки и посылают детей повсюду, где есть люди, продавать букеты — на остановки автобусов, террасы кафе, в парки, к дверям мэрии или у больниц в дни посещения…

— Лучше бы они их в школы посылали, — сказала Бэбс сердито.

— Для этого у них нет денег, — ответил Кармине,

— Что за новости! — воскликнула Бэбс,

Она пожала плечами и проговорила:

— Ну и страна…

— Жасмин… Жасмин… — снова закричал насмешливый голос мальчика-птицы. Он близился. Вот он недалеко от Кармине. «Сколько ему может быть лет? В таком возрасте мальчики уже не дети, но еще не мужчины. У них есть доверие к жизни, но порой возникает и страх. Какой беспокойный взгляд, а лопатки так и торчат под рубашкой… Ему пятнадцать? — думал Кармине. — Может, шестнадцать? Голос и тот голодный…»

Наружность ребячья, но какая недетская грусть во взгляде — это бросалось в глаза. «Эскиз человека, — думал Кармине, — ему еще далеко до взрослого, однако надо жить и торговать, бегая по улицам». Выкрики мальчишки раздражали до боли, они как бы молили, заставляла нужда. Может быть, где-то в другом месте подобная манера только повредила бы торговле, мальчишку сочли бы сумасшедшим и заставили замолчать. Но в Палермо на все смотрят иначе, Со всех сторон его звали:

— Сюда, Джиджино… Мне жасмин…

И Джиджино подбегал. Он вынимал цветущие палочки, протягивал их высокомерно и нетерпеливо, требовал должное. Сто лир были собраны в один миг, и Джиджино отбежал, крича и размахивая своими букетами над головами посетителей.

Когда дела шли похуже, у мальчишки был и другой метод торговли, жертвой которого явилась Бэбс: она и не думала его подзывать, как вдруг ловко кинутый букет с лету попал ей в руки. Одним прыжком тут же появился и Джиджино.

— Да посмотрите же, — сказал он повелительным тоном.

И остановился перед ней как вкопанный. Она поблагодарила его самой неотразимой, светской улыбкой: влажные губы, раскрывшись, показывают разом все зубы, чуть виден язык. Наверно, хотела выразить признательность. Но выглядело это так неуместно, что Кармине огорчился, «Ей не хватает достоинства», — подумал он.

— Неужели не нравится? — нетерпеливо повторил Джиджино.

Бэбс взяла цветы, но Кармине резким движением оттолкнул букет.

— Я забыл бумажник, — сказал он, роясь в кармане. — Оставил его в отеле.

Ни секунды замешательства. С королевской непринужденностью Джиджино вручил свой букет Бэбс.

— Я их дарю, мадам, — сказал он.

И в его гордом голосе прозвучала юношеская щедрость.

— Забери цветы, — ответил Кармине.

— Да это ж подарок, — возразил Джиджино.

— С какой стати! Оставь нас в покое. Мы завтра возьмем у тебя букет.

Джиджино глянул с презрением.

— Вы так думаете? А если завтра мне не захочется продавать?

Он сделал туманный жест, указывая то ли на небо, то ли на малоприятное загадочное будущее, потом повернулся на каблуках и снова принялся бегать и неистово вопить, предлагая свой товар.