– И никогда не будешь готова. Любой отсрочки тебе покажется мало.
Бежать некуда. Спасения ждать неоткуда. Это случится нынче. Перед ней простиралось безбрежное море, над ней сверкало тысячами тысяч звезд необъятное небо, но для нее в этом огромном мире не существовало уголка, где она могла бы затаиться.
– Я жду тебя, Анна. – Голос его звучал мягко, но она уловила в нем властные нотки.
Она оглянулась и, не увидев его в дверном проеме, глубоко вздохнула и медленно побрела вдоль галереи.
Она вошла в комнату и неслышно прикрыла за собой дверь. Морван стоял у очага, глядя в огонь. И ждал ее. Он успел зажечь все свечи в тяжелых канделябрах. Анна поежилась. Зачем этот ослепительный свет? Ведь тьма скрыла бы недостатки ее непропорциональной фигуры.
– Я считаю, что ты был не прав, Морван, – дрожащим голосом произнесла она. – Нам не следует этого делать. Пусть все остается как есть. Мы представим гостям поддельные доказательства и… и я поклянусь, что никогда ни одной живой душе не открою правды.
Он повернулся к ней. В глазах его, полуприкрытых веками, сверкали яркие искры.
В комнате повисло молчание, которое напугало ее еще больше, чем если бы он дал волю гневу.
Наконец, он шумно вздохнул и с деланным спокойствием произнес:
– Ты плохо меня знаешь, если надеешься, что я на это соглашусь. Тебя просто утомили и слишком взволновали церемония венчания и пир. Иди-ка лучше сюда, к очагу. Погрейся, выпей вина.
Он подошел к столу, наполнил серебряный кубок и вернулся к очагу. Анна стояла не шевелясь.
– Довольно изображать из себя объятое страхом нетронутое дитя, которое силой принудили к браку с жестоким грубияном. Иди же сюда, Анна.
Этот упрек и тон, каким он был высказан, возымели свое действие. Анна подошла к очагу, взяла кубок из рук Морвана и села на стул, стоявший у огня. Отпив вина, она не удержалась от колкости:
– Ты говорил, что не в твоих привычках принуждать женщин к близости.
– Возможно, так было лишь потому, что в этом не возникало необходимости. Вот ты, к примеру, готова была уступить мне всякий раз, стоило мне только начать ласкать тебя. Так будет и сегодня.
Ей нечего было на это возразить. Ее тело уже начало предательски реагировать на его присутствие в спальне, на его упоминание о прежних ласках.
– Не надейся этого избежать, Анна. Я тебя предупреждал еще там, внизу. Нынешней ночью ты станешь моей. Это тебе не Ридинг, и никакого выбора у тебя не будет. Ты моя супруга, и я возьму тебя.
Сердце ее начало гулко, глухо биться в груди. Он подошел к ней.
От страха все поплыло у нее перед глазами. Сжимая кубок обеими руками, она взмолилась:
– Задуй свечи, Морван, прошу тебя, и давай уж тогда поскорей с этим покончим!
Она почувствовала приближение его ладони к своему затылку еще прежде, чем он коснулся ее волос.
– Я не собираюсь торопиться, словно на пожар, лишая тебя невинности. Этим я причинил бы тебе лишние страдания. А свечи пусть горят. Я хочу, чтобы мы друг друга видели. Чтобы мы на всю жизнь запомнили друг друга такими, как теперь: молодыми, полными сил и желания. – Рука его продолжала медленно поглаживать ее затылок. Анна втянула голову в плечи. Вот, значит, что он задумал. Будет продолжать лгать ей, станет делать вид, что жаждет обладать ею, с трудом преодолевая отвращение к ее уродству. Ей стало обидно до слез. Она не сможет через это пройти. Она не позволит, чтобы он пользовался ее слабостью, ее страстью к нему, красивому, безупречно сложенному, восхитительно мужественному.
Однако тело ее властно заявляло о желаниях, которые разнились с этими мыслями, с доводами смятенного разума. Пальцы Морвана коснулись ее шеи, он обеими ладонями растянул ворот рубахи и спустил ее до середины плеч Анны. Щекочущий холодок пробежал по ее спине вдоль позвоночника.
Он отвел пышную волну ее волос от затылка и поцеловал в нежную впадинку у шеи. Она закрыла глаза от наслаждения. Но, поддаваясь его ласкам, ни на миг не забывала о том, какой опасности подвергается.
Почувствовав, что еще мгновение, и она не в силах будет заглушить властный голос плоти, Анна вскочила со стула и бросилась в угол комнаты.
И снова наступила зловещая тишина. Она отвернулась к стене, чтобы не встречаться с ним глазами.
– Тебе некуда бежать, Анна. Подойди ко мне. Не бойся. Я не сделаю тебе ничего худого.
Он говорил о боязни. Но ведь она пытается уклониться от неизбежного вовсе не из страха. Ею руководило другое чувство. Неужто же он только делает вид, что не понимает, что творится в ее душе?
Она повернулась к нему лицом. Придется высказаться напрямик, и пусть он, этот притворщик, думает о ней что хочет. Она устала играть в эту игру.
– Ничего я не боюсь. Просто не желаю, чтобы ты себя принуждал… выполнять свой супружеский долг. Не думай, я догадалась, ты солгал мне тогда, в Ридинге. Решил пощадить мои чувства. Но я-то знаю, почему ты меня не взял. Я не из тех, с кем мужчины жаждут предаваться плотской любви. У меня скверная фигура и некрасивое лицо.
– Ах вот, значит, какими валунами ты решила подпереть пошатнувшуюся стену своей непорочности, – удивленно покачивая головой, сказал он. – Прости, не думал, что в число твоих достоинств входит столь изощренная изобретательность. Но выслушай меня и запомни мои слова навсегда: не знаю, как другие, но я желал тебя все это время, с той минуты, как впервые увидел. Я ни о чем другом думать не мог, я тобой бредил! Это просто какое-то наваждение! Ты можешь мне не верить, но я намерен немедленно доказать тебе искренность своих слов.
Он коснулся губами ее затылка и, наклонив голову, стал покрывать поцелуями шею. Вожделение охватило все ее тело, Анна ощутила сладостную истому внизу живота и между ног, и в этот миг внутреннее чувство подсказало ей, что Морван не лгал – ни тогда, в Ридинге, ни теперь. Он, в самом деле, желал ее, желал с той самой минуты, когда впервые увидел…
– Боже, как ты прекрасна! – выдохнул Морван.
Его пламенный взгляд, устремленный на ее нагое тело, согревал ее и воспламенял в ней желания, едва ли не более неистовые, чем те, которые рождались в глубине ее лона от его прикосновений и поцелуев.
– Ты – само совершенство! И я никогда не устану любоваться тобой! Я люблю тебя всю, Анна. Твое тело, и душу, и смелость твою, и доброту, твое бескорыстие и взбалмошность. Неужто же я еще не говорил тебе этого? Знаешь, это только потому, что подобные слова мне не раз случалось произносить в адрес других, к кому я не испытывал ничего, кроме вожделения. А теперь, когда я впервые говорю их искренне, они кажутся мне недостойными тебя, их мало, чтобы выразить то, что я сейчас чувствую…
Он медленно повернулся спиной к очагу, сделал несколько шагов и, наклонившись к ее уху, прошептал: