Меня это не заинтересовало. Конечно, доктор Кулдаев — фигура в столице очень известная. И в значительной степени эксцентричная — один его особняк на Поклонной горе чего стоит. Насколько я слышал, недавно он воротился откуда-то с востока, кажется, из Маньчжурии. И привез с собой какие-то любопытные снадобья. Однако я был далек от восточных методик и полагал (несмотря на свой малый опыт, а, скорее, именно благодаря этому), что география во многом определяет медицинскую стратегию и тактику. То, что хорошо для аборигенов Тибета, никак не годится по отношению к европейцам. К тому же друзьями с Н. мы не были, скорее приятельствовали. Словом, я ответил отказом.
Слава Богу, Н. оказался человеком настойчивым.
Видя мое колебание, сообщил, что доктор Кулдаев завтрашним вечером (специально для «доверенных» молодых врачей) будет демонстрировать случай скоротечной чахотки в лазарете странноприимного дома при монастыре Святого Арефия. И при том свою собственную терапию, со значительным облегчением для больного.
Мне это показалось странным. Зачем же так далеко забрался многоуважаемый д-р Кулдаев? Ведь сей монастырь располагается в пригороде, в двух верстах от Мартышкина, в густом лесу.
Н. отвечал в том смысле, что у Кулдаева среди ортодоксальных лекарей много недоброжелателей, и что «особенные случаи» он предпочитает не афишировать, демонстрируя их в узком кругу. И для тех только, кто предполагает пройти у него курс. Который, к слову, стоит немалых денег — двести пятьдесят рублей.
Тут мне стало понятно, отчего Н. обратился ко мне, — у него, очевидно, не хватало средств. А я, благодаря моей тетушке Марии Амосовне, был в его глазах лицом состоятельным, и он надеялся заинтересовать меня, рассчитывая на ответную благодарность.
Надо сказать, он не обманулся.
В монастырь мы приехали последним поездом, около девяти вечера. Стоял июнь, в самом начале. Было совершенно светло. Разместились в монастырской гостинице. Демонстрация случая началась ближе к полуночи.
В одной из трех имевшихся в лазарете палат (самой большой) сдвинули койки, так, чтобы смогли разместиться приглашенные доктора. В центре оставили забранную чистым бельем кровать.
Потом двое послушников в рясах и белых халатах поверху вкатили каталку. На ней лежало человеческое существо, столь изможденное, что поначалу я затруднился определить пол. Человек этот был укутан простыней под самый подбородок. Он тяжело дышал, и от уголка рта на белую ткань сбегала кровяная полоска.
Следом быстрым шагом вошел доктор Кулдаев. В левой руке — блокнот с заложенным между страниц карандашом. Это человек невысокого роста, плотный, весьма энергичный. Лицо типично азиатское. Говорит негромко, порой с непривычными интонациями, и речь его очень привлекательна. Рядом с ним — женщина в форме сестры милосердия, в руках у нее металлический поднос, укрытый салфеткой.
Коротко поздоровавшись, д-р Кулдаев раскрыл блокнот и сразу стал читать:
— Больная Марья Спиридонова, сорока шести лет, без образования. Проживает в селе Мурзинке, в Санкт-Петербурге на сезонных работах. Болеет, со слов, восемь дней. Начало болезни острое. Лихорадка, одышка, озноб, боль в груди, кашель с гнойной мокротой. Объективно наблюдается притупление перкуторных тонов, цианоз, тахикардия. Диагноз: инфильтративный туберкулез легких, по типу так называемой скоротечной легочной чахотки. Наследственность отягощенная: отец и мать умерли в возрасте до пятидесяти лет, по всей видимости, также от легочного туберкулеза.
Тут доктор сделал паузу, окинул нас взглядом и принялся описывать ранее проводимое лечение, в котором не было ничего необычного.
Далее он сказал:
— Мною Мария Спиридонова была осмотрена утром. Отмечено стремительно прогрессирующее ухудшение. Проводимая терапия признана неэффективной.
Тут присутствующие врачи стали переглядываться.
Доктор это определенно заметил, но продолжал обыкновенным голосом:
— Мы намереваемся применить экстренную лекарственную терапию по методу доктора Кулдаева. Ввиду безнадежного состояния больной выбраны максимально допустимые дозы.
По его знаку послушники сноровисто и удивительно быстро переложили больную с каталки на кровать. Затем один поставил возле изголовья небольшой столик.
Ассистентка Кулдаева с заметной торжественностью пристроила на этом столике свой поднос. Отдернула с него салфетку. Под нею оказался медицинский бюкс. На нем — три шприца: на один, пять и десять миллилитров. Все были заполнены белой жидкостью, по цвету напоминавшей разведенное молоко. Но содержимое в каждом имело разную прозрачность: в маленьком шприце жидкость была едва окрашена, а в большом — почти белая.
Сестра чуть поправила бюкс и взглянула на Кулдаева. Я подумал, что пока все эти приготовления имеют явственный сценический нюанс.
И в этот момент Марья Спиридонова стала умирать.
Резкий и трудный кашель. Потом — обильное кровохарканье. Лицо больной сделалось белым. Она задыхалась, и каждый вздох давался ей все труднее. Глаза стали огромны, полезли из орбит.
Потом была агония.
Мы, пятеро врачей, присутствовавших на демонстрации, оказались в рискованном положении. Получилось, что нас пригласили присутствовать на заведомой кончине. В ситуации, где мы были решительно бессильны. Это неприятно и унизительно. Да и просто бесчеловечно. Признаюсь, я тогда сильно пожалел, что приехал.
Кашель сотрясал несчастную Марию Спиридонову все сильнее. Она глядела на нас глазами, полными ужаса. В них читалось недоумение: отчего не приходим на помощь?
И в самом деле, какого черта мы все там делали?
Потом наступил конец.
Доктор Кулдаев приподнял Марии Спиридоновой веко, посветил зеркальцем в зрачок. Провел ваткой. Потом подал знак одному из послушников (тот был бледен как мел). Послушник повиновался и приподнял с больной простыню. После чего доктор Кулдаев сделал первое впрыскивание.
Он начал с большего шприца.
Надо отметить, что в действиях доктора не было и капли театральности. Он просто работал — быстро, точно и очень хладнокровно. Мне подумалось, что доктор Кулдаев нарочно ждал, когда наступит развязка, чтобы начать демонстрацию.
Я заметил, что край простыни уполз наверх и обнажил пятки злосчастной Марии Спиридоновой. Были они желто-серого цвета, совершенно плоские, зароговевшие. Передо мной был труп, коих я повидал в анатомическом театре без счету, и все медицинские ухищрения тут были бессильны. А потому мое дальнейшее пребывание в обители Святого Арефия становилось бессмысленным.