Оперативка предлагала предупредить бунт или подавить его с такой жестокостью, чтобы впредь неповадно было.
«Насчет жестокости меня предупреждать не надо! — подумал Дарзиньш. — Сами с усами! Ничего, „предупрежден — значит вооружен!“ Устроим им „детский крик на лужайке!“
— Котов, окромя лекарств, ничего не просит! — засмеялся Вася. — Сами знаете!
— Бери Васильева! — разрешил Дарзиньш.
Но внезапно он оторвался от бумаг и улыбнулся, совсем по-мальчишески:
— Студент, — сказал он ехидно, — а слабо тебе, как поэту, сочинить мне что-нибудь для наглядной агитации, требуют с меня и это. Когда я был молодым, то в одном из лагерей видел замечательный лозунг: „Запомни эту пару строк — работай так, чтоб снизить срок“. Что-нибудь в таком же духе!
— Грузите вагонами, гражданин начальник! — улыбнулся Игорь. — „Работу надо так любить, чтоб до „досрочного“ скостить!“
— Запиши слова! — обрадовался Дарзиньш. — Вот тебе бумага, вот тебе перо.
— „Вот моя деревня, вот мой дом родной…“ — ревниво пробурчал Вася.
Дарзиньш его остановил:
— Вася, мы же с тобой договорились!
Вася смущенно стушевался, а Игорь поспешил исполнить просьбу начальника колонии и записал слова наспех придуманного лозунга, совсем не ожидая, что уже к вечеру этот лозунг будет красоваться на стене в столовой.
Дарзиньш, получив желаемое, сделал им на прощание ручкой и вновь погрузился в изучение свеженьких оперативок.
Игорь, промямлив слова прощания, поспешил выскользнуть из кабинета вслед за Васей.
В коридоре „крикушника“ их уже дожидался Котов. У ног его стояло четыре огромных берестяных короба с крепкими веревками, приделанными по центру, чтобы удобно было надеть на плечо.
Вася пошел договариваться с начальником охраны, чтобы тот выделил ему в помощь пару стрелков для порядка. Вася мог и в одиночку сопровождать двоих заключенных, но устав караульной службы неукоснительно требовал дополнительной охраны.
Игорь присоединился к Котову в ожидании прихода персональной охраны.
— Запасливый ты, Кот! — одобрительно заметил Игорь.
— Так это я и для тебя постарался! — насмешливо ответил Котов. — Два короба я тащить буду, а два кузова для тебя. Поработаешь „грузовиком“. Ничего, тебе не, привыкать, ты уже „мулом“ поработал. Заработал себе десять лет дуриком, на „халяву“. А „грузовиком“ поработаешь бесплатно. Вольным воздухом зато подышишь. Ты уже и позабыл, как пахнет воздух свободы, — добавил он тоскливо.
Его настроение не понравилось Васильеву. Сейчас он ничем не напоминал праведника, читающего лекцию „заблудшей душе“, каковой он считал Игоря Васильева: лицо суровое, глаза колючие и цепкие, так и ищущие к чему бы придраться, голос жесткий и даже хамский.
— Что-то ты мне не нравишься! — откровенно сказал ему Васильев. — Лучше читай что-нибудь из священного писания, чем изображать „вора в законе“.
— „Вора в законе“ не так безопасно изображать, как тебе это кажется! — вздохнул Котов. — Они так ревностно и пристально следят за субординацией и чистотой своих рядов, что мгновенно, без предупреждения снесут башку всякому фраеру, если он начнет залупаться и много на себя брать, изображая приблатненного или „вора в законе“. За превышение своих полномочий даже авторитета быстренько скинут и раком поставят, чтобы другим неповадно было. Иерархия здесь такая, как в Политбюро. Самозванцев в зонах называют „сухарями“ и „мочат“ их безжалостно.
— Хорошо изучил зону! — одобрил Игорь.
— Посидишь с мое, тоже будешь все знать! — еще больше нахмурился Котов.
— Может, об иерархии что-нибудь расскажешь? — попросил Васильев.
— Слушай, пока я жив! — мрачно пошутил Котов. — Всем здесь заправляет „пахан“ или „князь“, лицо неприкосновенное…
— Неприкасаемое! — пошутил Игорь.
— Стоит тебе это сказать „пахану“, и ты — труп! — спокойно произнес Котов. — Не путай эти два понятия! „Неприкасаемый“ — то же самое, что „опущенный“. Любого, кто поднимет руку на „князя“, ждет жестокая и мгновенная расправа. Лютая! Судьба Горбаня должна служить тебе предостережением. Кстати, ты заслужил благоволение не только „хозяина“ зоны со стороны „крикушника“, а и авторитетов, за то, что сдал им Горбаня. Свита „князя“ — авторитеты, матерые уголовники и приблатненные, фраера, для которых тюрьма уже „дом родной“.
— Вася только что процитировал: „Вот моя деревня, вот мой дом родной…“ — улыбнулся Игорь такому совпадению.
Котов не обратил на его слова никакого внимания, словно и не произнес он ничего. Равнодушно выслушав его, он продолжил:
— Ниже по рангу шустрят „шестерки“, исполнители, и „солдаты“ или „торпеды“ — готовые „замочить“ любого, на кого укажет длань „князя“. „Князь“ судит и карает виновных, согласно своему, воровскому закону. Кроме того, он не допускает беспредела и следит за пополнением воровского „общака“, своеобразной воровской кассы взаимопомощи.
— Власть его беспредельна? — удивился Игорь, вспоминая, что и власть Дарзиньша напоминает власть „князя“, „вора в законе“.
— Здесь, в зоне, да! — ответил Котов. — Но и над ним есть неумолимый воровской закон, нарушить который он не вправе. Если он был несправедлив к „братве“, нарушил воровской закон, взял „общаковые“ деньги, несправедливо пустил кому-нибудь кровь, его могут и разжаловать на воровской сходке, и лишить имени „вора в законе“. Сам понимаешь, что тогда с ним сделают. В лучшем случае будет „шестеркой“ или „торпедой“, а то и „опустят“. Из „неприкосновенного“ в „неприкасаемые“! — пошутил Котов с какой-то странной усмешкой.
— И никакие заслуги перед „партией и правительством“ не помогут? — тоже пошутил Игорь.
— Могут и к смерти приговорить, — продолжил Котов, словно не слыша Игоря, — если затеял бессмысленную войну с администрацией, которая закончилась поражением и бессмысленными жертвами со стороны заключенных. Или другого „вора в законе“ заделал.
— Почему же тогда бывают бунты в зоне? — не поверил Игорь.
Котов, не торопясь, достал пачку сигарет, не спеша закурил, подымил немного и сказал равнодушно:
— Всегда чьи-либо интересы — авторитетов, или администрации. Когда нарушается равновесие сил, те или другие начинают провоцировать заключенных на слепой и яростный бунт, бессмысленный и страшный.
Игорь обратил внимание, что настроение Котова по мере того, как он рассказывал, улучшалось, причем причину понять было трудно.
— Надеюсь, — пошутил Игорь, — что ты сейчас не собираешься бежать? А то, где же я возьму в тайге снайперскую винтовку?
Котов рассмеялся, оценив шутку, но потом с той же улыбкой заметил:
— Ты напрасно, Студент относишься с иронией к видениям! В зоне они как послание свыше! И мне не просто так приснилось, что ты меня убиваешь. Заметил я некую закономерность: где ты — там обязательно кто-нибудь умирает. Посланец смерти. Вот и сегодня — стоило тебе поговорить с Моней, как ему устраивают „несчастный случай“!
— Последним говорил с ним мастер на швейке! — возразил Игорь.
— Мастер? — оживился Котов. — Вот это новость! Я думал, что он только „стучит“.
— Ему по должности положено говорить! — насупился Игорь.
Очень ему не понравился намек на то, что он является посланцем смерти.
Вернувшийся в этот момент Вася, увидев двух насупленных зеков, рассмеялся и примирительно заметил:
— Поцапались — помиритесь! Сейчас, как только глотнете свободного воздуха, так и станете сразу другими людьми.
— А потом опять возвращаться в зону! — философски заметил Игорь.
— Да уж! — согласился Вася. — В тайге прошу не оставаться! В кусты не сигать! Пуля, она хоть и дура, но обязательно догонит, особливо, когда их много в рожке автомата.
И он довольно расхохотался.
Вообще Игорь заметил, что Вася никогда не унывает, даже когда избивает заключенного. И подозревал, что он будет улыбаться даже тогда, когда будет расстреливать. Этакий „ванька-встанька“. Ничем его не прошибешь. Приревновал он Игоря к начальнику колонии, так опять же с улыбкой, тень неудовольствия мелькнет и исчезнет.
Игорь считал, что выход за пределы зоны сопряжен с такими трудностями, что их будут проверять, „шмонать“ целый час. Однако никто даже и не смотрел на них. Может, потому что с ними шел Вася с двумя конвойными, может, никто не считал их способными на побег.
Но мысль о возможном побеге Котова волновала и беспокоила Игоря, сидела занозой в мозгу и свербила беспрестанно.
„Ну, как он бросится в бега? — думал Игорь, — Не сочтут ли и меня с ним заодно? Кто-нибудь из конвойных сдуру и в меня может выпустить очередь!“
И эта мысль немного отравляла радость от выхода за пределы колючей проволоки на свободу, пусть и на очень короткий срок, пусть и под охраной.