Я провела в его атласной шкурке лет десять и покинула ее не в трудный час, а, напротив, на пике очередного взлета. Впервые мне удалось не только худо-бедно контролировать процесс, держать как-то дистанцию между собственным и чужим сознанием, но и самостоятельно прервать путешествие. Мною, как ни странно, руководило великодушие. «Несправедливо, если такой славный человек не получит никакого удовольствия от собственной замечательной жизни» – примерно так я решила. Хотя сформулировала уже потом, задним числом; на самом-то деле это был импульс, порыв, вдохновенный, почти не поддающийся объяснению поступок.
Рыжий убедился, что я в порядке, посоветовал заказать кофе по-ирландски, который якобы способствует окончательному возвращению в реальность, и надолго умолк. Призадумался. Кажется, моя самостоятельность здорово его удивила.
– Делаешь успехи, – говорит наконец. – Не думал, что так быстро освоишься. С таким репетитором, как я, могла бы всю жизнь в двоечницах проходить…
Смеется. Кажется, правда очень доволен.
– Теперь у меня есть для тебя подарок, – объявляю. – Или даже два. Или больше. Запаслась. Научишь меня, как дарить свои воспоминания?
– Научу, конечно. Но попозже. Спешить нам особо некуда; к тому же это умение по традиции передают в самом конце. После того, как научишься самостоятельно путешествовать. Совсем без моей помощи, даже в мое отсутствие. Тогда и подарки дарить можно.
– Теперь я, наверное, быстро всему научусь, – обещаю. – Сегодня мне по-настоящему понравилось. Теперь я понимаю, что можно этим заниматься не только ради того, чтобы ты со мной продолжал возиться, но и ради собственного удовольствия.
– Удивительно хорошо, если так. Я-то думал, что все испортил…
– Ты ничего не испортил. Без тебя вообще ничего не было бы. Без тебя я бы сейчас сидела в своей комнате или еще где-нибудь, играла бы в «Сапера», подумывала бы, что, в общем, пора спать, а перед сном почитать что-нибудь хорошо бы… Ерунда, а не жизнь.
– Но ведь тебе нравилось?
– Ну, как сказать… Как пауза между двумя жизнями, прошлой и будущей, – да, вполне нравилось. Уютная, покойная, безопасная яма, заполненная сладкой ватой, отличное место для отдыха. Но если бы пришлось признать, что это и есть моя жизнь, – ужас! А ведь да, это была самая настоящая жизнь, но без вкуса и запаха, как манная каша, сваренная на дистиллированной воде.
Кивает, очень серьезно.
– Хорошо, что ты это понимаешь. И ты, пожалуйста, имей в виду: как бы все ни обернулось, дистиллированной манной кашей твоя жизнь больше никогда не будет. Только это и важно по большому счету.
– Наверное, – говорю, уставившись на ободранные носки собственных зимних ботинок. – Наверное, так.
Стоянка XVI
Знак: Весы
Градусы: 12°51′26'' – 25°42′51''
Названия европейские: Альсибена, Альгинит, Азубене, Ахубен
Названия арабские: аз-Зубанан – «Две Клешни»
Восходящие звезды: альфа и бета Весов
Магические действия: заговоры на ненависть
Варенька умаялась после давешних подвигов, еще в машине носом клевать начала. Уснула почти сразу же, так что конец наспех выдуманной сказки о крысенке, который родился в трюме «Летучего голландца» и твердо вознамерился оттуда удрать, я сочинял уже не для нее, а исключительно для собственного удовольствия. Или все же надеялся, что Варя слышит меня сквозь сон? Или мне вовсе не было дела до слушательницы?
А черт его (меня) знает. Кто разберет? Уж во всяком случае, не мы с чертом. Оба сломаем в этом деле ногу; надеюсь, всего одну на двоих.
И не только о сказке речь, ясное дело. Речь, в общем, вовсе не о сказке. Сказка сказкой, но я правда не понимаю уже, что делаю по велению сердца, а что – из стратегических соображений. Ну, или тактических, не важно.
Важно, что я сам толком не ведаю, где пролегают границы моей искренности. Да и есть ли они вообще? И бываю ли я искренним хоть пять минут в день? Или, чего доброго, остаюсь искренним всегда?
Вечно так. Всякий раз, вывернувшись наизнанку, обнаруживаю, что ткань моего бытия – двусторонняя, а потому и на изнанке все выглядит красиво, на худой конец, пристойно; только цвета узоров поменялись местами, обычное дело, а так – никакой разницы. Даже вывернувшись, выставив на всеобщее обозрение собственные беззащитные потроха, можно, оказывается, продолжать пускать алмазную пыль в нежные, близорукие чужие глаза.
Боль и мука подлинные – потроха-то действительно наружу, – а изнанка все равно фальшивая, праздничная. Все узлы и мертвые петли надежно спрятаны в несуществующем пространстве, между двумя лицевыми сторонами, не доберешься, не докопаешься.
Оно, в сущности, и хорошо.
Проспав несколько часов на кухонном топчане, я подскочил, можно сказать, ни свет ни заря. Во всяком случае, гостья моя еще дрыхла беспробудно: ни шум воды в душе, ни грохот посуды ее не потревожили. Поразмыслив, я решил воспользоваться случаем и удрать, пока она не проснулась. Покататься по городу, нырнуть пару раз с головой в чужую какую-нибудь вечность, авось и собственная дурь повыветрится. А то ведь невозможно ходить без конца по кругу, спрашивать себя: «Зачем ты девочку напугал? С какой стати выдумал, что романа у вас быть не может? Зачем поцелуй с аварией подстроил на пустом месте, своевременно воспользовавшись приближением первого попавшегося неудачника и собственным обостренным чутьем на чужие неприятности? И какого черта ты теперь так упорно гнешь эту линию, стращаешь ее каким-то идиотским загородным пансионатом, пожаром и потопом, вместо того чтобы обнять, поцеловать, разбудить – для начала, а там – по обстоятельствам? Хватит уж катастроф, уймись. Почему не сделать так, чтобы всем было хорошо? Тебе, между прочим, в первую очередь…»
Спрашивать – напрасный труд; прибегать к пыткам – бессмысленная жестокость, ибо ответ мне и так известен. Просто я не хочу снова ввязываться в азартную, эмоциональную и, чего греха таить, захватывающую игру под названием «Жизнь человечья». Ведь только-только получил возможность сидеть на скамье запасных, наблюдать со стороны за нелепой чужой суетой, выскакивать то и дело на поле, чтобы подменить одного из игроков, но тут же возвращаться обратно – обязательное, непременное условие душевного комфорта.
Варя была права: я не способен забыть, что у меня очень мало времени. Я не знаю, что именно случится следующей весной: я умру? уйду? превращусь неведомо во что? просто исчезну? – но помню значение красивого импортного слова «deadline» и отчетливо понимаю: переступить неподвижную, мертвую, бездыханную черту, за которой – полная неизвестность, я пока не готов. Сколько еще чужих судеб потребуется похитить, чтобы пресытиться любовью к жизни, неведомо, а потому время терять нельзя. Мой внутренний счетчик тикает и тикает – вот даже сейчас, когда я гляжу на спящую Вареньку, впиваясь зубами в собственную губу, не чувствуя боли, словно бы со стороны наблюдаю, как тяжелая капля крови ползет по подбородку, того гляди, капнет на свитер. В последний момент успеваю стереть ее тыльной стороной ладони, отвешиваю себе сердечный подзатыльник, отворачиваюсь и иду в душ, умываться.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});