Читать интересную книгу Игра в кино (сборник) - Эдуард Тополь

– Войдешь? – спросил майор.

– Войти-то не штука, – задумчиво ответил Гурьянов и вновь повторил свою прогулку, и снова, едва дошел он до угла вольера, пес молча и яростно кинулся в его сторону.

Не спуская глаз с собаки, Гурьянов сказал:

– Челушкин, лопату.

Солдат козырнул ему, словно офицеру, и убежал за лопатой, а майор потянулся к кобуре, но Гурьянов с усмешкой остановил:

– Не надо.

– Смотри, покусает.

– Сроду не было. – Гурьянов взял у вернувшегося солдата лопату, сильным броском перебросил ее через изгородь в вольер, в тот угол, который с такой настойчивостью охранял пес. Второй рукой уже открыл засов на двери, шагнул в вольер.

Пес растерянно метнулся между брякнувшей лопатой и вошедшим Гурьяновым. Выбрал Гурьянова, присел для прыжка, но в ту самую долю секунды, когда тело собаки должно было взмыть в воздух, Гурьянов издал тихий, странный для нашего слуха звук – нечто вроде томного воя. Пес разом осел к земле, Гурьянов подошел к нему, дал обнюхать себя.

– Все? – спросил он, когда пес равнодушно отошел в сторону. – Будь здоров.

– Талант! – восхищенно сказал майор солдату.

Гурьянов поднял лопату и принялся копать в углу. Мягкая земля легко поддавалась лезвию. Тремя ударами Гурьянов выкопал старую, полуистлевшую куклу с целлулоидной головой.

– Дети у его хозяев были? – спросил он у солдата.

– Пацан с ним был на базаре, а больше не знаю.

– Вот и научили игрушки стеречь. – Гурьянов бросил солдату куклу. – Возьми на память.

У солдата суровая служба-а!

Как нужна ему девичья дружба-а!..

Вечером, с армейской прилежностью впечатывая подошвы сапог в гаревый песок дорожки военгородка, рота «салажат»-новобранцев шла из столовой в казарму. Вел роту младший сержант Гурьянов, молодые солдаты старались дай Бог – аж песок под ногами крошился, и запевала тоже старался, что называется, от души.

А в сотне метров от расположенного на морском берегу военгородка, на полузатопленной в море барже, прохлаждались «старички». Лежа на нагретой за день палубе, они глядели на близкий и все же такой далекий пока от их солдатской жизни противоположный курортный берег бухты. Там ярко светились корпуса санаториев, там вспыхивала неоновая реклама, суетились огоньки автомашин, с танцверанд доносилась джазовая музыка, а от пристани морвокзала отходил многопалубный, сияющий иллюминацией туристический лайнер.

Ефрейтор Фенька Бурков, дружок и земляк Мити Гурьянова, лежа на палубе баржи, крестиком зачеркнул в карманном календарике очередную клетку. Майор, удивший рыбу с борта баржи, заглянул ему через плечо, усмехнулся.

– Четыре дня служить осталось, – сказал Фенька. – Ох, дорвусь я до гражданки, ой!

В отличие от своего друга, вышагивавшего сейчас с ротой вдоль берега, был Фенька худ, как схлестанный веник, лицо круглое, мальчишеское.

– Ждете, значит? – сказал ему майор. – Думаете, у вас жизнь только тогда и начнется?

– А то нет! – сказал Фенька, глядя на противоположный курортный берег. – Вот я не я буду, но через год мы с Гурьяновым приедем сюда и я – лично! – буду иметь в виду все черноморское побережье! Вот гад буду!

– Это ж на какие шиши? – поинтересовался кто-то из ребят.

– А мы путевки взяли, на Север. Там за месяц пятьсот рублей – запросто!

– Рота-а!.. – приказал на берегу Гурьянов. – Стой, ать-два!

Рота замерла. Только легкая пыль дымилась от ботинок.

– На море – равняйсь! – Гурьянов не спеша прошелся вдоль застывших рядов. Строй перед ним стоял молодой, восемнадцатилетний, новенькие, не застиранные еще гимнастерки топорщились и пузырились из-под ремней, и ребята, старательно выпятив грудь и чуть не сворачивая шеи, держали равнение на море.

– Вятский? – спросил Гурьянов у запевалы.

– Так точно, тва-гва-сержант! – с такой громкостью грянул парень, что Гурьянов невольно отпрянул.

– Тихо ты! Ну, горло!.. Ладно, земеля, хорошо спели. А за здоровую песню – вольно, сымай портки!

Под громкоголосое солдатское «ура!» полетели на землю гимнастерки и брюки, и в теплые морские волны сигали литые солдатские тела, и прожектор, которым баловались на вышке постовые, шаря лучом по волнам, слепил глаза и высвечивал озорной ор и дурашливую – в воде – потасовку.

Выбравшись по якорной цепи на баржу и отряхнувшись от воды, Гурьянов лег на палубу рядом с Фенькой, растянулся раскованно.

– Мить, – сказал Фенька, глядя на отходивший от причала туристический лайнер. – Давай домой не поедем, а? Как приказ выйдет – сразу на Север. Чего мне к тетке ехать?

– Тебе к тетке, а мне к матери, – сказал Гурьянов, тоже глядя на красавец теплоход.

– Митя, а ты… – осторожно сказал майор. – Ты не думал на сверхсрочную остаться?

– Как это? – удивился Гурьянов, и все остальные тоже удивленно поглядели на майора.

– А так, – сказал майор. – У нас, в школе собаководства. Звание получишь, квартиру. Я ходатайство напишу.

– Да вы что! – усмехнулся Гурьянов. – Нет, мне погулять надо, домой съездить.

– А ты съезди. Съезди и назад. Ты сейчас не решай, подумай.

Низко и призывно прогудел теплоход. Фенька, Гурьянов и остальные поглядели на него. Неслышно и невесомо скользя по сиренево-вечерней воде, расцвеченный огнями и музыкой огромный туристический лайнер шел мимо них к выходу в открытое море.

Кирзовые ботинки увязали в теплом желтом песке и крошеном ракушечнике. По черноморскому пляжу шел комендантский патруль – красивый молоденький лейтенант с тонкими усиками, сержант Гурьянов и ефрейтор Бурков. На рукавах, повыше локтя, красные повязки. А вокруг – лежбище курортников в разгар бархатного сезона, блондинки, брюнетки, визг транзисторов, шлепки по волейбольному мячу.

Лейтенант, приглядываясь в основном к женскому контингенту, увидел все же на песке и чью-то военную форму, подошел к загоравшему хозяину.

– Комендантский патруль. Вашу увольнительную.

Компания девушек то ли случайно, то ли заигрывая с лейтенантом, угодила в них цветным мячом, и Гурьянов уже хотел носком ботинка послать им мяч обратно, но тут увидел: в стороне, под брезентовым тентом, рядом с пляжной палаткой стоят голубой «жигуленок», две красные «Явы» и два мотороллера. И здесь же, возле палатки, та самая девушка, которая мчалась тогда на мотороллере по шоссе. Сейчас она устало гонялась за молодым пятнисто-серым догом. Дог, по-щенячьи играя, таскал в зубах ее босоножку, дразнил, подпускал девушку совсем близко, припадая мордой к земле и выжидая, когда она подойдет ближе, а затем легко, одним прыжком отскакивал в сторону и мчался по кругу, кося хитрыми желтыми глазами. Он был поджар и породист, этот годовалый дог, но была в его прыжках и беге какая-то кургузость – задние лапы он ставил чуть шире передних и не разгибал до конца.

– Отдай! – звала его девушка. – Атлас, ну отдай!

В легком купальнике, с персиковым загаром, распущенными волосами и чуть влажными губами она была так красива, что даже лейтенант застыл на месте. Звали девушку Люсей, но Гурьянов узнает ее имя несколько позже.

С моря, на ходу обтираясь полотенцами, шли к этой палатке парни и девушки Люсиной компании.

Наконец Люся поймала дога за ошейник – или дог позволил себя поймать – и стала отнимать босоножку, но дог не выпускал, выворачивал морду.

– Отдай! Я кому сказала!

Гурьянов подошел, наклонился к собаке, одной рукой взял босоножку совсем рядом с зубами дога, а другой рукой отвернул догу ухо и несильно дунул в него. Челюсть у собаки тут же разжалась, Гурьянов протянул босоножку хозяйке, сказал хмуро:

– У вас дома паркет?

– Что? – изумилась она такому вопросу.

– Я говорю, паркет у вас дома. Ноги кобелю паркетом испортили.

– Правда? Это из-за паркета?

– От паркета, барышня, это у нас любой знает, – некстати втерся лейтенант. – А вы местная?

Она смерила его взглядом от усиков до ботинок.

– Нет, барин, московская. Сорок градусов. – И поглядела на Гурьянова. – А вылечить можно?

– Можно, только бегать с ним надо помногу… – начал было он, но лейтенант опять вмешался:

– Вы к нам приходите, в военгородок. И побегаем, и вылечим. – И с нахальной улыбочкой заглянул ей в глаза, тронул свой усик. – Вас как зовут?

Люся психанула – по глазам было видно. Но сдержалась, сказала спокойно:

– Может, вам пойти водички попить, а? Холодной.

Полуденное солнце било сквозь рыжеющую резную зелень осенних каштанов. По солнечно-тенистому шоссе весело, метровыми скачками мчался молодой пятнисто-серый дог. Он принял игру, он догонял «Яву». Вела «Яву» Люся, а Гурьянов сидел сзади, держал ее в обхват за плечи.

– Атлас! – звала она ликующую от радости бега собаку. – Атлас! Он устал уже, Митя.

– Ничего, ничего, – вполоборота отвечал Гурьянов. – Так каждый день надо, километров по десять.

– Он так ноги протянет!

– Не протянет. Вытянет.

Ветер парусиново бил в лица, и весь этот день запомнился как один радостный и непрерывный мотив. Мимо летели санатории, пляжи, платаны, а сзади, за ними – сквозь пятнисто-солнечную плоть морского воздуха, асфальта, зелени – молодой взбрыкивающий дог.