Мадам, выбранная нами в качестве акушерки, имела хорошую репутацию, и именно ее приглашали к себе знатные дамы. На случай возможных осложнений мы также запаслись адресом знающего хирурга. Но, к моему собственному удивлению, я бы предпочла обратиться к разумному и внушающему доверие своей компетентностью доктору Мак Эндрю. Одна мысль о том, как бы он удивился, узнав, что очаровательная мисс Лейси намеревается рожать ребенка во Франции, заставила меня улыбнуться. Однако, когда старая повитуха стала натирать маслом мой живот, а Селия принялась разбрасывать засушенные цветы и травы у двери и сыпать в камин специальные порошки, я поморщилась от раздражения. Разумеется, я бы предпочла осмотр доктора Мак Эндрю и его честное предупреждение о том, будут ли роды тяжелыми, этим глупым суевериям.
Когда пришло время, это оказалось на удивление легко, как объяснила акушерка, благодаря моим занятиям верховой ездой в раннем возрасте. Я проснулась ночью, вся мокрая, и тихо сказала: «Боже мой, начинается». Я сказала это почти шепотом, но Селия услышала мои слова через стенку и была со мной уже через минуту. Она тут же послала за акушеркой, достала маленькую колыбельку и поставила горшок с горячей водой на огонь. Затем спокойно уселась рядом со мной и принялась ждать.
Это происходило так, будто вам приходилось толкать тяжело груженную телегу или подбрасывать наверх копны сена. Трудная работа, но осторожность удерживала меня, чтобы с моих губ не сорвалось чье-либо имя.
Лицо С ел и и стало белым как стена, и она тревожно сжимала мои руки. Я же, выгибаясь на кровати, ясно представляла очертания тельца моего сына, как он, трудясь, прокладывает себе путь из моего чрева.
— Poussez, [11] мадам! — воскликнула акушерка.
— Poussez! — закричала вдова.
— Они говорят — тужьтесь, — выдохнула Селия, обессиленная всем этим шумом. На минуту меня рассмешила комедийная сторона всей этой картины, но затем я забыла обо всем, захлестнутая нахлынувшей волной боли, и почувствовала, как мой возлюбленный мальчик продвинулся еще на дюйм.
— Arretez, arretez![12] — вскрикнула акушерка и, внезапно наклонившись, приняла уголком своего чистого передника нечто, мне уже не принадлежащее. Глаза Селии наполнились слезами, и мы услышали тоненький звук. Мой сын, мой наследник, приветствовал этот мир жалобным плачем, он извивался и сучил ножками, как рыбка, выброшенная на берег из полноводья моего тела.
Я глядела в его глаза, такие синие, синие, даже белки у них были голубыми, как утреннее небо над Вайдекром. Я коснулась его влажной головки, покрытой каштановым пушком, напоминавшим по цвету мои волосы. Я смотрела на его крошечные, как горошины, пальчики, увенчанные очаровательными в своей совершенности ноготками.
— Vous avez une jolie fille, [13] — одобрительно сказала что-то акушерка и занялась простынями.
— Это девочка, — сказала Селия в священном восторге.
Я не понимала ни одного слова, ни по-французски, ни по-английски. Ребенок, которого я носила так долго и осторожно, ради которого я трудилась всю ночь, был мой сын, наследник Вайдекра. Он будет концом и триумфом моих прегрешений и долгой борьбы. Это было дитя, которое должно унаследовать бесспорные права. Это был мой сын, мой сын, мой сын.
— Какая чудесная девочка! — повторила Селия.
Я так резко отвернулась к стене, что ребенок чуть не упал, и только быстрые руки Селии успели подхватить его и прижать к груди. Дитя зашлось в крике и все плакало и плакало на руках Селии.
— Заберите этого маленького выродка, — сказала я с ненавистью, не заботясь о том, что меня слышат. — Унесите его отсюда. Ты, кажется, хотела девочку, вот и получай ее. Только от меня ее уберите.
За всю ночь я ни разу не пожалела о своих словах, хотя слышала постоянный плач и звук шагов Селии, пытающейся укачать голодного ребенка. Она напевала ему колыбельную, все тише и тише по мере того, как проходила ночь. Я задремала от этого звука, а затем проснулась от гневного и горького разочарования. Всю мою жизнь мне отказывали в праве на Вайдекр. И я, которая любила эту землю больше любого из нас, которая служила ей лучше, чем кто-либо другой, которая все сделала ради нее, была разочарована опять.
Один подарок судьбы мог сделать меня матерью наследника Вайдекра. Хранила бы я этот секрет в моем сердце в течение всей жизни или однажды прошептала бы его на ухо моему взрослому сыну, показало бы время. Сейчас же я обрела ненужную бесполезную девчонку, которая будет вытеснена первым же родившимся у Селии мальчиком и после замужества будет изгнана из Вайдекра так же, как это собирались сделать со мной.
Она погубила все мои планы, и я все еще не могла смириться с горьким разочарованием Долгое, долгое ожидание ребенка, затем роды, и все это ради того, чтобы произвести на свет жалкую девчонку — нет, это было слишком горьким укором. В моих пустых снах я горевала о неродившемся ребенке, сыне, которого я создала в своем уме с гордостью и нежностью. И мои горестные мысли обратились не к Гарри, а к Ральфу, и я сказала ему: «Я тоже лишилась всего. Ты не один пострадал во имя Вайдекра. Ты потерял ноги, а я потеряла сына». Ральф, он мог бы понять мое горе.
Но когда я заснула, мне явился образ страшного всадника на огромной черной лошади, и я, с криком проснувшись, села в постели.
Был уже день. Через закрытую дверь я слушала суету приготовляемого завтрака и почувствовала вдруг сумасшедший голод. Все мое тело болело: я чувствовала себя так, будто меня в пах ударил копытом жеребец, и была уставшей, как после дня охоты. Мой живот неприятно колыхался, как молочный пудинг, — этим мне предстоит еще заняться. Я приподняла ночную рубашку, чтобы осмотреть мои бедра и колени — в последние месяцы беременности они просто исчезли из виду. И затем я поблагодарила богов за то, что мой пупок опять стал хорошеньким маленьким углублением вместо той разверстой ямы, в которую он превращался по мере роста плода.
Поглощенная чувством самоудовлетворения, я встретила улыбкой Селию, вошедшую с подносом, на котором стоял мой завтрак. Кто-то уже побывал в саду и нарвал для меня белых фиалок, влажный, прохладный запах которых напомнил мне о лесах Вайдекра, где белые и синие фиалки, как озерца, сверкают между корнями деревьев. Одновременно с ним в комнату вплыл чудный запах крепкого кофе Мадам, свежих золотистых круас-санов и бледного, несоленого масла. Я почувствовала такой голод, будто постилась целый год.
— Отлично, — сказала я, поставила поднос на колени и быстро обмакнула круассан в кофе. И только когда я, покончив с едой, очистила тарелку от каждой крошки, я заметила, что Селия выглядит бледной и уставшей.