Читать интересную книгу Господа Помпалинские - Элиза Ожешко

Лицо Цезария снова опечалилось, но Павел взял его за руку и сказал:

— Цезарий, у меня к тебе тоже просьба… Денег я у тебя ни за что не возьму, не то ты, чего доброго, вообразишь, что я действовал из корыстных соображений… Но, когда они переедут в деревню, устрой меня, пожалуйста, к себе писарем: пишу и считаю я хорошо и с этой работой справлюсь…

Цезарий от души рассмеялся и обнял друга.

— Найдется для тебя, милый Павлик, что-нибудь и получше! А что именно — мы с тобой придумаем…

Он говорил это просто и весело, но в его голосе уже чувствовались уверенность и сила.

В этот вечер Павел ушел из гостиницы довольный собой: он помог встать на ноги другу — еще совсем недавно беспомощному, как дитя. Не отдавая себе в этом отчета, он давно и искренне был к нему привязан. Кроме того, его окрыляла мечта о любимой девушке, с которой он скоро соединит свою жизнь, и о желанной самостоятельности. И в нем проснулся прежний Павел, веселый и легкомысленный, любитель попеть и пошутить. Напевая, сбежал он по лестнице и на ходу бросил какую-то шутку лакею, которого знал много лет, но тот остановил его:

— Хорошо, что я вас увидел… Вечерним поездом приехала ваша сестра.

— Моя сестра? — удивился Павел.

— Так точно, Леокадия Помпалинская. Она уже два раза посылала за вами.

Перескакивая через две ступеньки, Павел мигом очутился у двери указанного номера и, тихо постучавшись, вошел в маленькую комнату, где на диване сидела Леокадия.

— Леося, ты здесь?! — воскликнул он.

— Да, — ответила она, протягивая брату обе руки. — Несколько дней назад скончалась генеральша, и я, выполняя ее последнюю волю, приехала, чтобы лично вручить письмо графу Святославу Помпалинскому.

XII

Как это всегда бывало в важных случаях, в кабинете графа Святослава собрался семейный совет, и вокруг безучастного, молчаливого старца закипели страсти Хозяин дома сидел на своем обычном месте у камина, в котором едва тлели угли; напротив, опершись рукой о каминную полку и сияя золотыми пуговицами археологического мундира, стоял граф Август; графиня Виктория, вся в кружевах и шелках, скромно сидела на диване; рядом с ней примостился тихий и вкрадчивый аббат — духовный пастырь и вторая совесть этой благо честивой дамы; у стены со скучающим лицом развалился в шезлонге граф Мстислав, героически борясь с искушением лечь; а на почтительном расстоянии от членов семейства за большим столом с лампой пристроился поверенный Помпалинских — незадачливый посол графини Виктории адвокат Цегельский.

На столе под лампой рядом с альбомами в дорогих переплетах лежал толстый запечатанный конверт. Рука юриста покоилась на конверте: он был готов по первому сигналу сломать печать и огласить вслух документы.

Присутствующие были заняты разговором. Судя по взглядам, какие бросала на юриста кроткая, благовоспитанная графиня, она была чем-то раздражена.

— Значит, — неторопливо продолжала она начатый разговор, — у вас был вчера граф Цезарий?

— Да, он потребовал бумаги, подтверждающие его права владения. Он сказал: я хочу знать, что у меня есть.

Лицо графини передернулось.

— И вы дали ему эти документы?

— Я ничего не мог поделать: граф Цезарий совершеннолетний.

— Ну что ж, я очень довольна: наконец-то мой сын заинтересовался своими делами и избавил меня от этого непосильного бремени.

Но радость ее выражалась довольно странно: она побледнела, губы у нее дрожали, а глаза то и дело с беспокойством обращались на неподвижное, как гипсовая маска, лицо старшего сына. Похоже, эта святая женщина была чем-то уязвлена и рассержена.

Между тем юрист продолжал:

— Граф Цезарий написал у меня в кабинете письмо управляющему Малевщизной и потребовал отчет о доходах, а также просил впредь ставить его в известность обо всех капиталах, которые поступят в кассу после получения этого письма.

— Voyons! Voyons![448]—отозвался Мстислав со своего шезлонга. — Mais ce pauvre César [449] всерьез эмансипируется! Только как бы эти плебеи, с которыми он связался, не разорили его.

— Да… chose… эмансипируется, — как попугай, повторил обалдевший граф Август.

Графиня не проронила ни слова. Она сидела неподвижно, опустив глаза и закусив губы.

Граф Святослав тоже молчал, будто разговор, затеянный родственниками, нисколько его не интересовал. Нагнувшись, он привычно мешал золочеными щипцами угли в камине, но внимательный наблюдатель заметил бы в розоватых отблесках огня насмешку, притаившуюся в глубине его прозрачных и холодных, как лед, глаз. А граф Август с возраставшим беспокойством поглядывал на запечатанный конверт и, казалось, готовился к трудной и ответственной речи. Наконец он выпрямился, застегнул археологический мундир и, поклонившись, сказал:

— Comtesse! Comte! Cher neveu! Monsieur l’abbé! В этот скорбный час, когда наш… chose… поверенный в Литве сообщил нам о кончине кузины, госпожи генеральши Орчинской, урожденной Помпалинской… я счастлив, что имею честь… — Тут граф Август запнулся, а белая, худая рука графа Святослава дрогнула, и золоченые щипцы звякнули, ударившись о железную решетку камина.

Но после короткой передышки оратор продолжал: и — Я счастлив, что в эту торжественную минуту, когда нам предстоит выслушать завещание нашей незабвенной кузины, вдовы генерала Орчинского, урожденной Помпалинской… мне выпала честь противопоставить печальной картине смерти, которая, avouons le[450], чудовищна и бессмысленна, противопоставить, нарисовать devant vous, comtesse, et devant vous aussi, comte et cher neveu[451], нечто прекрасное и ликующе-юное… de i amour qui s’allie à toutes les grâces…[452]

Он опять замолчал. Недавней растерянности как не бывало, лицо его расплылось в блаженной улыбке, видно, поток собственного красноречия доставлял ему несказанное удовольствие. Но вот он застегнул последнюю пуговицу и, поклонившись, докончил:

— Comtesse, comte, cher neveu, monsieur l’abbé, я имею честь сообщить вам, что мой сын, Вильгельм, находящийся сейчас за границей, вступает в брак с панной Делицией Кингс.

Он умолк. Вокруг воцарилась тишина. Мстислав шевельнулся в своем шезлонге, но ничего не сказал. Граф Святослав смерил брата ледяным взглядом, а графиня Виктория, понизив голос, ласково переспросила:

— С мадемуазель Книксен?

— Pardonnez-moi, comtesse. — Граф Август гордо вскинул голову. — Mademoiselle Kings… Ее семья родом из Англии… они эмигрировали в Польшу, спасаясь… от религиозных преследований… в царствование королевы… королевы… chose… эмигрировали в Польшу, и король… король… chose… пожаловал им имение Белогорье…

Никто не проронил ни слова. Помолчав немного, граф Август прибавил:

— Мой сын Вильгельм с невестой и ее семьей сейчас в Дрездене, куда, выполняя… chose… свой отцовский долг, направлюсь через несколько дней и я, avec quelques amis… в сопровождении нескольких друзей… au nombre desquels sera le prince Amadée, le comte Gustave, le baron Glogau…[453] Из Дрездена свадебный кортеж направится в Рим… oui, à Rome…

На диване послышалось шуршание шелка и хруст заломленных пальцев.

— A Rome! — простонала графиня.

Магическое слово вызвало в ее душе целую бурю противоречивых чувств, и скрыть их она была не в состоянии.

— Oui, à Rome! — торжествующе подтвердил граф Август, — там le jeune couple… юная чета получит благословение папы, après quoi1 отправится в свадебное путешествие по южной Франции, посетит знаменитый Лурд.

— Lourdes! — прошептала графиня.

— Oui, Lourdes, — повторил граф Август, — après quoi…[454] молодая чета поедет в Париж, проведет там зиму и только осенью, посетив Лондон, Остенде, Страсбург и Мюнхен, через Вену вернется на родину… Ce sera un petit tour du monde tout à fait amusant…[455]

— Mais, mon oncle, — со скучающим видом отозвался Мстислав, — можно только позавидовать неослабевающей страсти Вильгельма колесить во всех направлениях по нашей скучной планете.

— У мадемуазель Кни… pardon… Кингс, как у всех сельских жительниц, здоровье vraiment robuste…[456], если она отважилась пуститься в такое далекое и утомительное путешествие… — ввернула графиня.

Граф Август пропустил мимо ушей ехидные замечания племянника и невестки и, обернувшись к старшему брату, сказал:

— Et maintenant[457], может быть, господин Цегельский огласит завещание нашей незабвенной кузины…

Розовый отблеск тлеющих в камине углей зажег в глазах старого графа слабую искру печали.

— Господин Цегельский, — бесстрастным голосом произнес он, — будьте любезны, прочтите письмо.

В руках юриста зашелестела бумага, и он внушительным, торжественным тоном неторопливо начал читать завещание генеральши. В завещании, кроме обязательного, предусмотренного законом, вступления, было несколько пунктов. В первом говорилось следующее: