Ему до одури надоели сырые бараки, общежития, коммуналки, общие кухни, дворовые туалеты, смертная гарнизонная скука, пустые магазины, вечная неустроенность, чемоданы…
Сослуживцы то один, то другой переводились на запад, получали квартиры, а иные ухитрялись попасть в большие города и даже в столицы. Надя права, он отдаст рапорт, вернется и сразу отдаст, начальство знает, поможет. Вот только летать на новом месте не придется, комиссия не пропустит, и никого не уговоришь — отлетался.
Впрочем, город стоит того, большой хороший город, театры, парки, отдельная квартира, устроенная жизнь. И если уж на то пошло, необязательно летать, так даже спокойнее — не служба, мечта.
Лукашин напряженно озирался. Похоже, он в последний раз встречает рассвет над океаном, столько их было, и вот последний.
Позади небо выглядело студеным — бледно-зеленое, похожее на пронизанную солнцем морскую воду, наверху оно становилось зелено-голубым, с высотой голубело, а ближе к зениту набиралось сини, которая чем дальше на запад, тем больше сгущалась и впереди по курсу становилась ночной темью. Туда они летели.
Лукашин подумал, что уедет и никогда больше этого не увидит последний полет, прощание…
Над материком еще прочно держалась ночь, за спиной занимался день. Рассвет на огромном расстоянии с севера на юг вкрадчиво подбирался к кромке материка.
«Что ж, — думал он, — никакой трагедии, рано или поздно все спускаются на землю».
Он сидел в кресле второго пилота, погруженный в раздумья, самолет устойчиво шел на автопилоте, экипаж коротал время.
Впоследствии Лукашину казалось, что он дремал, когда в шлемофонах неожиданно послышался озабоченный голос прапорщика-стрелка:
— Командир, что-то у нас с правым движком!
Все быстро повернули головы: правый двигатель дымился, черный дым таял в бледном размытом свете раннего утра.
Майор и Лукашин тотчас вскинули головы и одновременно глянули вверх: на среднем щитке над проходом, рядом с панелью топливной автоматики находились контрольные лампы пожарной сигнализации. И сразу, на глазах, словно от их взглядов, на силуэтной схеме зажглась лампа.
Горел правый двигатель. Майор действовал быстрее, чем Лукашин успел подумать:
— РУД на стоп! — скомандовал командир экипажа, и Лукашин левой рукой быстро отвел сектор газа до упора назад, отключив правый двигатель. Обесточить сеть!
Едва они вырубили ток, сработал пожарный автомат, выбросивший в горящий двигатель пену из трех баллонов.
Лукашин и первый пилот напряженно смотрели на сигнальную лампу, никто из экипажа не проронил ни слова. Контрольная лампа продолжала гореть.
Они еще не верили до конца в то, что произошло: обычный учебный полет внезапно превратился в смертельную опасность. К этому трудно было привыкнуть, в голове не укладывалось.
Быстро, без раздумий они сделали то, что полагалось, но сами еще не верили, что это всерьез: слишком неожиданно все случилось.
Да, в глубине души каждый из них не верил, что это всерьез, хотя надеяться, что как-нибудь обойдется, было нельзя: они летели на горящей цистерне с горючим. И все же они надеялись — все вместе и каждый порознь.
Внешне майор выглядел спокойным. Он посматривал то на секундомер, то на сигнальную лампу: вторую очередь противопожарной системы нужно было включать вручную через двадцать пять секунд после первой, и майор следил, чтобы не прозевать. Наконец, правой рукой он быстро нажал кнопку на панели в проходе между сиденьями: в двигатель пошла пена из оставшихся трех баллонов.
Экипаж терпеливо ждал, пока пена окажет действие, но пожар продолжался, контрольная лампа по-прежнему горела.
— Сигнал бедствия, — напомнил Лукашин первому пилоту.
— Знаю, — неохотно ответил майор: всем казалось, пока сигнал бедствия не подан, еще есть надежда.
Майор ждал, не двигался, было похоже, он забыл, что делать, и мучительно пытается вспомнить; наконец, он резко, с досадой подбросил указательным пальцем тумблер на щитке системы опознавания, расположенном слева от него на борту: теперь на экранах локаторов, просматривающих небо, рядом с меткой от самолета должна была появиться вторая метка, означающая, что самолет терпит бедствие.
— Командир, надо прыгать, — сказал Лукашин.
Майор и сам знал, но, как все в экипаже, не верил, что это окончательно и бесповоротно. В каждом из них теплилась надежда, каждый не верил, что нужно бросить машину; казалось, стоит повременить, и все образуется. И в то же время они знали, что медлить нельзя.
— Экипажу приготовиться покинуть самолет, — приказал майор.
Считанные секунды их одолевали сомнения. Каждый отчетливо ощутил холод и пустоту за бортом, ледяной обжигающий поток воздуха — сейчас им надо было оставить кабину, ее спасительное тепло и защиту, но уже в следующее мгновение, повинуясь приказу, они плотно застегнули шлемофоны и привязные ремни, поставили ноги на педали сидений и сняли предохранительные чехлы с рычагов катапультирования.
— Экипажу покинуть самолет! — приказал майор.
Они рванули скобы — распахнулись аварийные люки: первый штурман, стрелок и радист провалились вниз, второго штурмана заряд вместе с сидением выстрелил вверх.
Из штурманского фонаря сквозь образовавшееся отверстие в пилотскую кабину с силой ударил поток холодного воздуха.
— Давай, майор, — сказал Лукашин.
— Почему я? — спросил пилот.
— То есть, как? — не понял Лукашин.
— Я — командир экипажа. Прыгаю последним.
— Ну давай поговорим о субординации. Самое время.
— Вы должны прыгать…
— Имей в виду: ящик пишет, — напомнил Лукашин.
Связь между членами экипажа осуществляло СПУ, самолетное переговорное устройство, канал первого пилота находился под неусыпным присмотром бортового магнитофона, который записывал все разговоры. Он помещался в хвосте, куда перед вылетом ставили САРП, самолетный автоматический регистрирующий прибор, именуемый в обиходе «черным ящиком».
САРП фиксировал режим полета и располагался в бронированном сейфе, которые должен был уцелеть в любых переделках — при пожаре, взрыве, падении и даже на дне моря, откуда он мог подавать радиосигналы.
— Я — инспектор, старший в полете. И по званию, — Лукашин поверх маски глянул пилоту в глаза. — Выполняйте приказ!
— Есть, — нехотя ответил пилот.
Он со злостью откатился на сидении назад, поднял колени, левую руку согнул и прижал к телу, правой взялся за скобу.
Несколько секунд он не двигался, словно раздумывал, стоит ли прыгать, потом резко рванул скобу: Лукашин услышал выстрел, и майор улетел вверх.