Поезд на Эрмонт уже стоит. Я гордо прокомпостировал билетик на двенадцатый путь, пошел по платформе, и вдруг под моими ногами пробежала мохнатая пыльно-серая крыса, совсем как в старом сундуке, только ожившая. Я с неприязнью подумал, что Лазарю она очень к лицу, бросил взгляд в темную яму путей и увидел там еще одну сидящую на шпале и шевелившую мохнатой шерсткой на горбике. Город крыс. И за что мы все влюблены в тебя? Ты для нас чуть ли не больше чем Небесный Иерусалим. Блудница Вавилонская! От присутствия грызунов мне стало неприятно, и я поспешил вскочить в чистый современный поезд и поднялся по лестнице на второй этаж со сводчатым потолком, — не люблю чувствовать, что в дороге кто-то есть надо мной, а наверху было уютно, как в речном трамвайчике. Было пусто, душно, и я развалился возле чуть тонированного окна в узком цветастом кресле с жестким подлокотником.
Поезд тихо заурчал, тронулся, и мы как воскресли, быстро и легко выпорхнули из мрачной гробницы Лазаря, где, господи, уже смердит! Поплыл старый разнобойный многоэтажный пригород, пестрые от граффити бетонные стены, а по земле заструились фокусы из переплетающихся рельсов, которые слились и ускользнули под поезд. Полетели по мосту над Сеной, на берегах появилось немного зелени, и на горизонте как-то противоестественно выросли стеклянные небоскребы Ла Дефанс. Пронзили тоннель две короткие станции, я крепко и надолго зажмурился, почувствовал, как не выспавшиеся глаза солоно разрежаются от усталости. Когда разомкнул увлажнившиеся веки, передо мной сидела женщина, которую я уже где-то видел. Еще соображая, я улыбнулся ей, а она что-то достала из сумочки…
Мне не было больно. Нет, правда. Это похоже на острый осколок, попавший в глаз Кая. Сначала пугаешься, но потом мгновение, смотришь, а ты уже как не свой. И вот далекий старый дом растворяет пред тобой свои разбухшие от сырости двери и обволакивает уютным теплом и родным запахом. Старуха со стены улыбается. Что это? Дежавю? Я иду по коридору в тумане своего прошлого, первым делом я взлетаю на чердак и думаю о том, куда она все-таки подевалась, эта болванка, которую дал мне сумасшедший старик в парке. Скорее всего, исчезла в яростных бурях ремонтов. А ведь действительно из всей этой истории, которую я вам рассказал, самым загадочным для меня является шершавый от меловых отложений кокон, который не давал мне покоя как внезапно выпавшая из памяти мысль с тех пор, как я всучил подобную штуку богачу в Глазго.
Я уже решил, что упустил эту деталь навсегда, но там, на чердаке, кокон даже не пришлось искать. Вот он лежит в полумраке на верстаке в куче разбросанных инструментов. Я взял его, отошел в косой пыльный луч, широко падавший сверху из чердачного окна, неуклюже сел на пол с долотом и молотком в руках и начал, кряхтя, возиться с этой штукой как чукча с кокосовым орехом.
Это оказалось яйцо. Когда мне удалось его расколоть, из него вылетело множество шумных страшноватых стрекоз, полунасекомых, полуфей, которые запорхали вокруг меня, как большие изумрудные мухи вокруг коровьей лепешки. Я сидел и растерянно смотрел, странно узнавая то одну, то другую из них. Наконец все они свились в вихрь и, покачиваясь, улетели в открытое окно, лишь одна осталась, медленно-медленно помахивая диковинными крыльями на моем рукаве.
Я назвал ее Наяда, поселил в обыкновенной трехлитровой банке, и она тайно жила со мной, пока я был один. А потом исчезла, и я надеюсь, что там, где она теперь, ей лучше, чем в пыльной банке на подоконнике моего одиночества.
Примечания
1
Сколько стоишь? (фр.)
2
Батрачить в Англию не летим — польских детишек учить хотим! (польск.)
3
Снегурочка (фр.).
4
Диагноз: амнезия и шизофрения (фр.).