— Хорошо! — звучно прихлопнула ладонью по столу Надежда Петровна. — Педсовет мы проведем, но завтра или послезавтра отцы должны прийти. — Она строго оглядела всех нас, как, видно, оглядывает своих учеников, и добавила: — А тех ребят, у которых отцы не явятся, мы с понедельника не допустим к занятиям.
Она окинула еще раз взглядом комнату и чуть приметно кивнула завучу.
— В школе произошел безобразный случай… — Высокая черноволосая женщина лет сорока говорила чеканно, то повышая, то понижая голос. Я попытался представить ее на уроке и должен был признать — такую будут слушать ребята. А вот станут ли любить?.. — Это не рядовая шалость, а злостное хулиганство, и мы должны к нему отнестись со всей строгостью. Родители тоже должны чувствовать свою ответственность.
Надежда Петровна тяжело разомкнула прищуренные веки.
— Зовите ребят, — устало кивнула она завучу. — Пусть объясняются…
Гуськом, подталкивая друг друга, с опущенными головами вошли шестеро мальчишек. Долговязые, худые, выросшие из своих школьных костюмов. Все почему-то похожие друг на друга. Сходство им придавала не только их серая, заношенная и измятая форма, но и почти одинаковые выражения лиц. Смотрели они тревожно, однако на их лицах проскальзывало нагловатое мальчишечье упрямство: «Все равно вы ничего с нами не сделаете». Вероятно, они бравировали друг перед другом, желая продемонстрировать свою смелость и независимость.
Андрей не смотрел в мою сторону; он стоял в своей привычной позе, чуть выдвинув правое плечо вперед и опустив левое. Выстроились в ряд, загородив спинами дверь.
— Не подпирайте стенку! — прикрикнула на них завуч.
Ребята потоптались на месте, делая вид, что отошли от двери. Они мне напомнили «стенку» футболистов перед ударом штрафного, которую еще ни одному судье не удалось установить на положенное расстояние.
Директор. Объясните свой поступок.
Молчание. Только переступают с ноги на ногу да подергивают плечами.
Завуч. Что же вы? Как безобразничать, так вы есть, а отвечать, так вас нет. Наверно, Надежда Петровна, надо спрашивать каждого. Осташев, отвечай!
Паренек, стоявший рядом с Андреем, чуть вздрогнул, выпрямился.
Осташев. А почему я?..
Директор. Спрашивают тебя, отвечай. Как расцениваешь свой поступок?
Осташев. Плохо расцениваю…
Завуч. Что значит плохо?
Осташев. Мы плохо поступили, выпачкали стену.
Завуч. Понимаешь, почему ваш поступок особенно безобразный?
Осташев. Понимаю…
Голос завуча становился все строже, и скоро он уже звенел. Мне стало неуютно, и я перевел взгляд на учителей. Они слушали Клавдию Тимофеевну настороженно, а классный руководитель Татьяна Сергеевна даже сдвинулась на краешек стула, готовая в любую минуту вступить в разговор. Воспользовавшись небольшой паузой, она тревожно вмешалась:
— Конечно, вы виноваты, мальчики, и вам надо извиниться перед шефами.
Завуч неодобрительно посмотрела в ее сторону — так смотрят на человека, который сказал что-то невпопад.
Осташев (поспешно). Мы извинимся, Татьяна Сергеевна…
— Да там же ничего уже нет, мы все вытерли, — отозвался сосед Осташева.
Этого паренька я не видел в нашем доме среди друзей Андрея.
Завуч. Колчин, помолчи. О тебе речь особо пойдет. Мы говорим с Осташевым, пусть он за себя отвечает.
Осташев. Я уже ответил. А перед шефами извинимся.
Завуч. Не только шефами, но и перед педсоветом, перед матерью своей должен дать слово, должен пообещать, что никогда не позволишь себе таких выходок.
Лицо Сергея покрылось красными пятнами, он не мог поднять глаза. Перед ним сидела мать. Она смутилась больше сына, растерянно подалась вперед, теребя сумочку.
Осташева. Сережа, тебя спрашивают, чего молчишь?..
Осташев (так и не подняв глаза). Я обещаю, я буду… — Он не сказал, а тяжело выдохнул слова сквозь слезы и, наверно, если бы говорил дальше, то заплакал.
Мне стало не по себе. Ту же неловкость, видно, испытывали и другие родители, да и сами учителя. И лишь лицо завуча было непроницаемое.
Директор (поспешно). Хорошо, Сережа, мы тебе верим…
Мать Сергея вздохнула так, словно от нее отвели непоправимую беду. Вздохнули и мы.
Завуч. Вот теперь твоя очередь, Колчин. Объясни педсовету и родителям, как ты дошел до такой жизни?
Колчин. До какой жизни?
Завуч. Это тебе лучше знать. Хулиганишь на переменах, срываешь уроки, плохо учишься, отказываешься от дежурства.
Колчин. Уроков не срывал.
— Саша, ты действительно стал плохо вести себя, — вмешалась АП — учительница физики Анна Павловна, сухонькая и черная, как галчонок, старушка.
Она это сделала, видно, затем, чтобы разрядить гнетущую обстановку. Добрый, мудрый человек. Не зря ее любили ребята. Лет пять назад АП проводили на пенсию. Но в конце года одна «физичка» уехала с мужем-дипломатом за границу, и Анну Павловну попросили «довести год». Она довела. Потом упросили «начать год», потому что другая молодая учительница, теперь уже учительница математики, должна была уйти в декретный отпуск. Она осталась и еще проработала год.
А затем ей самой было жалко бросать на полпути свои классы. «Вот так и осталась я в школе после торжественных проводов на пенсию», — подсмеивалась над собой АП. А своим ученикам говорила: «Ваш девятый „А“ последний в моей жизни. Хочу, чтобы он не был последним в школе».
Завуч. Должен дать обещание педсовету, родителям, дать слово комсомольца, что наконец изменишь свое поведение, свое отношение к учебе. А не сдержишь слово, пеняй на себя! Нам надоело уговаривать.
Саша поднимает голову, лицо чуть бледнеет, он весь напружинился, готовый сорваться с места.
Колчин. Я обещаю… Больше не будет…
Завуч (обращаясь ко всем ребятам). Имейте в виду, вы даете слово комсомольца.
При этих словах Андрей метнул взгляд на Сашу, потом на завуча и опять опустил голову.
Директор. Ты что, Чупров, не согласен с Колчиным?
Андрей. А если он забалуется на уроке, тогда что? А если все ребята решат по-другому?
Андрей смешно, как петух, нахохлился, даже подался вперед. Татьяна Сергеевна, не сдержавшись, коротко засмеялась, быстро достала платок и начала откашливаться.
Завуч. Ну что ж ты, Чупров, замолчал?
Андрей. Сразу за все я не могу дать слово… Могу пообещать, что не буду… — он запнулся, смешно потупился, — со мной больше не будет такого, как случилось с этой стенкой.
Татьяна Сергеевна отвернулась и никак не могла сдержать смех. Меня тоже развеселили слова Андрея, но под осуждающими взглядами завуча и директора пришлось сдержаться. Представляю, что сейчас обо мне они подумали!
Завуч. Так ты, Чупров, не можешь дать слова? Может, ты не считаешь себя виноватым?
Андрей. Считаю…
Завуч. Так в чем же дело?
Андрей. А если не сдержу слова? Получу двойку или еще что…
Завуч. А что еще может быть с тобой?
Андрей. С кем-нибудь подерусь.
Директор. Ты, Андрей, поражаешь меня. И потом, случилось не со стенкой, а с тобой.
Она широко и откровенно улыбнулась, и я понял, что лицо ее совсем не злое, а открытое и доброе, а все, что я видел до этого, было маской, привычной маской, какую она много лет носит, чтобы приструнить сотни мальчишек и девчонок своей школы.
Последние слова Андрея развеселили всех, и напряжение немного спало. И только завуч не поддалась общему настроению.
Завуч. Так кто же за тебя, Чупров, будет отвечать педсовету? Может быть, твой отец?
Андрей метнул на меня тревожный взгляд. Я молчал: «Решай сам». Минутная растерянность скользнула по его лицу, потом он выпрямился и стал «колючим». Таким он становится, когда его не хотят понять.
Андрей (резко к завучу). Я, Клавдия Тимофеевна, боюсь нарушить честное комсомольское.
Директор. А это потому, что у тебя слабая воля.
Андрей. Ну и пусть слабая…
И Андрей, как это часто бывает с ним в такие минуты, наглухо «закрылся». Он словно ушел под панцирь, сквозь который не удавалось пробиться никому. Директор и завуч молча глядели в мою сторону: «Что же он у вас такой? Воздействуйте».
Но теперь воздействовать на него не мог и я. Андрей перехватил взгляды учителей и пришел мне на выручку.
Андрей. Перед шефами извиняюсь, больше такого не будет. Честное комсомольское даю… А чтобы никогда и ничего не случалось, пообещать не могу…
В комнате стало так тихо, что я, казалось, услышал дыхание сына, тяжелое и сбивчивое.