и их отражения скользили в темном пластике переборок. До чего же все это было нереально — дорогая мебель, шорох паласа, пластик, плафоны, двери с эмалевыми табличками — «2-й механик», «Главный электрик».
И когда все же поднялись в рубку, сквозь ее неестественно щедрое остекление, еще не увидя никого, в том числе и капитана, Коршак увидел крошечного «Захара Бронникова» в огромной бухте и ощутил неожиданно острый, до головокружения и тошноты, приступ невосполнимой утраты. И это уходило в прошлое. Он и прежде не понимал, как может человеческая душа, человеческое сознание мгновенно и без остатка охватить все: начни вспоминать — не вспомнишь, забудешь что-то даже очень важное, а теперь ему совершенно зримо предстали Степаненков и Арнольд — бортмеханик АН-2 и Бронниковы, и Катюха, и их «фантомас». И все пройденное им побережье до Сомовского, и даже смутно представилось побережье дальше, за Сомовским, где он никогда не бывал, но и там тоже рвутся сквозь камень хребтов и скал прозрачные реки, и каждый камешек виден в воде, и каждая хвоинка в величественном, ожидании грядущего времени четко отмечена на фоне белесого неба…
Коршака ждала депеша.
Капитан траулера «Кухтуй» через полуостровное управление тралового флота просил капитана ледокольного теплохода «Ворошиловск» Стоппена Дмитрия Николаевича «взять на борт в Усть-Очёнской губе рулевого матроса Коршака. И одновременно просит передать товарищу Коршаку следующее двтч расстояние вздор».
Пока Коршак читал депешу, низенький, но кряжистый капитан внимательно рассматривал его склоненное к бланку радиограммы лицо. Потом он сказал:
— «Кухтуй» зайти сюда не может. Лед. Вам пришлось бы долго ждать. До будущей навигации. Устраивайтесь, голубчик. Стивидор вам покажет каюту. Не сочтите за труд, штурман.
Последнее относилось к моряку, который привел Коршака в рубку.
И капитан тотчас повернулся к людям, деловито и бесшумно работающим с многочисленными приборами в этом похожем на диспетчерскую атомной электростанции помещении.
— Снимаемся. — Капитан сказал это негромко, но Коршак подивился мощности и низкой густоте капитанского голоса и какой-то удивительной размеренности его.
Потом, когда он тел внизу по многочисленным и одинаково респектабельным коридорам ледокола (как коридоры гостиницы «Россия», где в первые же мгновения пребывания начинаешь понимать, что ты не нечто неповторимое, исключительное на свете со своим именем, со своим голосом, со своей болью, а один из нескольких тысяч жильцов, и один из сотен тысяч тех, кто мечтает стать жильцом, и собственное лицо в зеркалах покажется фирменной принадлежностью гостиницы), в помещениях жилой палубы зарокотал отработанный на подаче команд и распоряжений голос кого-то из тех, кто остался в рубке.
«Капитан проговорил — снимаемся», — вспомнил Коршак и подумал: «Колесников произносил: «Экипаж, взлетаю» — и брался за рожки штурвала и словно бы подавался телом навстречу скорости. Степаненков — тот просто кивал головой, когда второй пилот заканчивал читать расписание того, что каждый должен сделать, включить или проверить перед взлетом, и молча взлетал, Феликс руку свою не клал, а словно бы возлагал на рожок машинного телеграфа и, помедлив мгновение, глуховато говорил: «Ну что же? Поехали…»
У «Ворошиловска» отделить стояние на якоре от начала движения было невозможно. Коршак думал, что ледокол снялся и его тяжелый нос пошел влево, все больше уваливая от линии побережья, от горного хребта, не такого уж и высокого, если смотреть с середины бухты, а «Ворошиловск» все еще выбирал якорь, работая своим бесшумным шпилем. А в коридоре навстречу стали попадаться деловито спешащие наверх к съемке с якоря люди.
— Вы будете жить здесь. В кубрике с рулевым. Он бывший студент мединститута.
— Рулевой — из медицинского института?
Владимир Итальяныч оглянулся на Коршака.
— Между прочим, вы тоже рулевой не из мореходки. Володя — док, с нами весь этот полярный рейс. Смею вас уверить, из него может выйти Гулливер. Хотя Гулливер скорее по вашей части…
Хорошо, что Владимир Итальяныч шел впереди, показывая дорогу, и не мог видеть, как густая краска заливала смуглое тяжелое лицо Коршака. Действительно, еще «вторым механиком» Степку Бронникова и Митюшу обмануть было можно. Да и то, в конечном итоге, не слишком, а здешних, да еще «рулевым» в таком, как у Коршака, возрасте, не обманешь.
И он действительно не мог обмануть ни капитана, ни его штурманов, ни стармеха — рыжего, с медлительными в обрамлении рыжих же пушистых ресниц глазами, отчего казалось, что стармех все время щурится и не доверяет собеседнику. Он был холен, сдержан, словно посол какой-то неизвестной, но значительной державы. И только руки как будто достались стармеху от другого человека: широкие, толстые, массивные кисти с короткими сильными пальцами почти без ногтей. То ли кожа рук была такая, то ли он остудил их в юности, то ли много работал с железом, соляркой и маслами, но даже отмытые, они казались испачканными мазутом, и он прятал их или в карманы френча (когда был одет по форме «раз») или за спину (повседневного, на людях). И от этого поза его еще более выдавала то, что он сознает значимость и почетность порученного ему дела.
Получив такую радиограмму, капитан, естественно, стал искать рулевого в Усть-Очёне через порт. И ему ответили, что во всем поселке нет ни единого залетного рулевого, а есть только — по слухам — второй механик, якобы, с траулера «Кухтуй», и далее следовало краткое изложение путешествия братьев Бронниковых и Коршака на Сомовский. Капитан решил, что так как капитан траулера не мог перепутать или запамятовать должность члена своего экипажа, перепутал портофлот.
— Вот видите, как падает квалификация, — с эпическим вздохом сказал капитан стармеху. — Скоро, как на материке, будет — запросишь штормовую обстановку, а тебе дадут уровень в реке Чердымовке на 1908 год…
Стармех, не поворачивая лица, скосил свои подозревающие прищуренные глаза в бланк радиограммы, подрагивающий в руке капитана.
— Что же, вы будете знать уровень Чердымовки в год своего рождения. А по поводу квалификации радистов есть некоторые соображения. Вы позволите?
Стармех своей могучей рукой деликатно потянул к себе из маленьких веснушчатых ручек капитана бланк с текстом.
— Ну и… — басом протянул капитан. Делать им обоим в сущности нечего. Уходить вниз оба не решались. Потянуло из Гнилого угла. Караван еще не собрался, впереди оставалось несколько суток великой маяты на якоре. Стармех предложил игру — капитан ее спокойно принял.
— Начнем с того, что в Усть-Очёне искомое знают вторым механиком…
— Согласен.
— Представьте себе, что на «Ворошиловске» исчез второй механик. Сугубо из любви к ближнему мы с вами и все прочие, включая вашего замполита, начнем искать его и, вероятно, отыщем. Деться здесь некуда. Ни питейных заведений, ни женского персонала для свободной охоты. Если он не на дне — мы его