— Варинька! въ театръ, насъ… — сказала она и опять принялась за свое дѣло: дуть и махать руками, что значило, что они ѣдутъ подъ водой.
— Мамаша? — спросилъ Николинька.
— Да, — сказала Варинька.
И игра пошла плохо, очень долго не доѣзжали до феи, дѣти все слушали, какъ мамаша совѣщалась съ дядей, куда ѣхать? Въ циркъ, или въ Большой театръ, въ «Наяду и Рыбакъ». —
— Идите одѣвайтесь! — сказала мамаша.
Сирена вдругъ разстроилась, ни лодки, ни воды, ни милашки, ничего больше не было. —
— Мы, мамаша? — спросила старшая, Варинька, хотя и знала, что одѣваться сказано имъ.
Николинька и Лизанька, молча глядя на мамашу, ожидали подтвержденья.
— Идите, идите скорѣй наверхъ!
И топая ногами, съ пискомъ и крикомъ, толкая другъ друга, полетѣли дѣти.
Черезъ полчаса они потихоньку, боясь запачкать и смять платья, ленты и рубашки, съ умытыми лицами и руками сошли въ гостиную. Они всѣ были славныя дѣти, особенно дѣвочки въ кисейныхъ платьяхъ съ розовыми лентами, а мальчикъ въ канаусовой сизой [?] рубашкѣ съ золотымъ поясомъ, котораго ему самому очень мало было видно.
— Неужели я такая же хорошенькая, какъ и Лизанька? — думала Варинька и, чтобы увѣриться въ этомъ, прошлась, шаркая, мимо зеркала[180] и какъ будто мимоходомъ заглянула на себя подъ столъ въ зеркало. Въ зеркалѣ бокомъ стояла хорошенькая дѣвочка.
— Лизанька! посмотри, у тебя коки все не пригладились, — сказала она, и Лизанька подошла и посмотрѣла на себя.
Коковъ не было видно. Это только подшучивала Варинька. Николинька тоже подошелъ и посмотрѣлъ на свой золотой поясъ:
— Ну точно сабля у дядинькѣ, прелесть! —
Но вдругъ няня, стоявшая за дверью съ муфтами, вошла въ комнату и отвела Лизаньку.
— Опять измялись! — сказала она, обдергивая ей юбку. — Нельзя васъ брать!
Но Лизанька знала, что это только шутки.
— Allez prendre vos precautions avant de partir,[181] — сказала гувернантка въ красныхъ лентахъ и шумящемъ шолковомъ платьѣ, входя въ комнату.
— Прекотьоны, прекотьоны! — закричали дѣти, и сначала побѣжала Лизанька.
— Мнѣ не нужно, — гордо сказалъ Николинька.
— И мнѣ тоже, — сказала Варинька.
— Какія кхинолины! — сказала Варинька.[182] — Какая красавица Бисутушка! — говорили дѣти, прыгая вокругъ М-llе Bissaut, которая тоже посмотрѣлась въ зеркало, чтобы узнать, точно не сдѣлалась ли она красавица.
Мамаша долго одѣвалась, такъ что дѣти сыграли еще одну игру въ доктора и измяли всѣ платья и взъерошились. Ихъ побранили, сказали, что нельзя ихъ одѣвать хорошо, что ихъ надо оставить; но они знали, что ихъ непремѣнно возьмутъ, и старались сдѣлать кислыя рожи, но въ душѣ имъ было весело. Наконецъ, посадили всѣхъ въ карету. Михайла такъ и подкидывалъ ихъ о пороги, какъ мячики; а старушка няня, безъ платка и въ одномъ платьѣ стоявшая на крыльцѣ на морозѣ, все говорила, что у Лизаньки шляпка сбилась, а что Варинька хоть ручки бы спрятала. Николинька — тотъ кавалеръ молодецъ, ему ничего не нужно.
Когда пріѣхали въ театръ и пошли по коридору, и незнакомые люди стали ходить взадъ и впередъ прямо на нихъ, и какъ стала мамаша спрашивать, куда идти, и Михайло не зналъ, то дѣти, по правдѣ сказать, испугались сильно, хотя и не признавались въ этомъ. Лизанька даже думала, что все кончено, что заблудились, что собьютъ съ ногъ, уведутъ куда-нибудь, и что вотъ-те и театръ будетъ. Она даже задыхалась отъ страху и, еще бы немножко, заплакала-бы. Я знаю, что она не признается въ этомъ, но было дѣло. Зато какъ нашли ложу, и человѣкъ какой-то съ золотыми галунами потребовалъ билетъ у мамаши, несмотря на то, что она мамаша, и отворилъ дверь, удивительно хорошо стало, даже немножко страшно. Музыка играетъ, свѣтло, золотыя свѣчи большія и люди, люди, люди! Головы, головы, головы! Наверху, внизу, вездѣ люди. Точно настоящіе.
Мамаша пустила впередъ дѣтей, а сама сѣла сзади. Тутъ дѣти стали осматриваться. Люди напротивъ, кругомъ и внизу точно были настоящіе, они шевелились, были даже дѣти, и дѣти такіе же настоящіе, какъ и они сами. Особенно рядомъ съ ними черезъ загородку сидѣли мальчикъ и дѣвочка, такіе хорошенькіе, точно волшебные. Дѣвочка въ пукляхъ до открытыхъ плечиковъ, а сама не старше Вариньки, а мальчикъ тоже съ длинными курчавыми волосами, въ бархатной поддевкѣ съ золотыми пуговками и такой хорошенькой, лучше Ѳеди и Стивы, даже лучше Раевскаго, ну точно волшебный мальчикъ. —
Волшебный мальчикъ и дѣвочка смотрѣли на дѣтей, которые пришли, и дѣти смотрѣли на нихъ и шептались между собой.
— Смотрите же сюда, дѣти, вотъ гдѣ сцена, — сказала мамаша, указывая внизъ въ одну сторону. Дѣти посмотрѣли туда, и имъ не понравилось. Тамъ сидѣли музыканты, всѣ черные, съ скрипками и съ трубами, а повыше были нехорошіе простые доски, какъ въ домѣ въ деревнѣ полъ, и на полу ходили люди въ рубашкахъ и красныхъ колпакахъ и махали руками. А одна дѣвочка безъ панталонъ въ коротенькой юбочкѣ стояла на самомъ кончикѣ носка, а другую ногу выше головы подняла кверху. Это было нехорошо, и дѣтямъ стало жалко этой дѣвочки.
— Который театръ, мамаша? — спросилъ Николинька.
— Этотъ самый, — отвѣчала мамаша, въ трубку глядя на дѣвочку и указывая на нее.
Дѣти стали смотрѣть туда; дѣвочка прыгала, вертѣлась, и другія прыгали и танцовали съ ней, и ничего не было смѣшнаго. Правда, сзади дѣвочки было сдѣлано точно море и мѣсяцъ, это было хорошо.
— Неужели это настоящія дѣвочки? — спросила Лизанька, которой было страшно отчего-то и хотѣлось плакать.
— Разумѣется, настоящiя! — отвѣчала Варинька, — посмотри, какъ она ходитъ; какъ туда зайдетъ за эти перегородки, очень видно, что настоящія.
Лизанька обидѣлась.
— Которыя съ нами рядомъ сидятъ, я вижу, что настоящія, a тѣ — я не знаю.
Но и Варинькѣ было веселѣй смотрѣть на ложи и на люстру и особенно на сосѣдку дѣвочку и мальчика, чѣмъ на самый театръ. Маленькіе сосѣди тоже смотрѣли на нихъ, a старшіе все заставляли смотрѣть на танцовщицъ. Было смѣшно только, когда вдругъ всѣ начинали бить въ ладоши, да еще передъ самымъ концомъ было хорошо и смѣшно, когда на сцену пришло много людей съ алебардами, стали бить другъ друга, сдѣлался пожаръ, и одинъ провалился, только жалко — тутъ-то и закрылась занавѣсъ. —