Стена грязной воды подхватила и Маню, и Никиту Семеновича, и Люшу и понесла их дальше в тоннель, по пути забирая все новых и новых комсомольцев, не успевших скрыться от стихии. Люша отчаянно барахталась, но новая накатившая волна утащила ее под воду. Грунт в недостроенном тоннеле вдруг разошелся, и вода начала стремительно уходить в страшную воронку, унося с собой в подземную бездну тела строителей…
Наверное, Степа научился бы различать двери, даже если бы Фомич не объяснил ему, как устроены проходы между Москвой и Подмосковием. Тоньше всего границы мира людей и мира покойников были в зданиях старинных, в зданиях, с которыми у жителей Москвы были связаны какие-то особые воспоминания. Не всегда, конечно; проходы встречались порой и в спальных многоэтажках. Глядя на кирпичную стену прямо перед собой, Антон видел только голый кирпич, а вот Степа – распахнутую дверь. Старая, потемневшая от времени, с обшарпанной краской.
Крепко держа за руку Антона, Степа шагнул в мерцающую голубоватым светом дверь в стене дома № 21 по Электрозаводской улице. Недавний опыт научил его быть готовым к любым сюрпризам, которые могли поджидать его по ту сторону тонкого рубежа, отделявшего две Москвы одну от другой. Тишина и темнота. Впрочем, темнота была знакомой. У нее была своя текстура, свой характер. Темноту Другой Москвы Степа бы не спутал ни с чем: она обнимала его бархатным небытием и словно бы шептала, что он пришел в то самое место, где «несть болезнь и печаль», а есть только прохладный холод бесконечной уютной смерти. Степа огляделся.
Стряхнув с себя привычку жить, его тело обнаружило в себе массу скрытых возможностей. Про силу, быстроту и всякие связанные с тенями умения Степа уже выяснил, но теперь, различая вокруг себя своды тоннеля и тусклый металлический блеск рельсов, он обнаружил, что в абсолютно непроглядной тьме он, оказывается, может отлично видеть. Да и слышит тоже замечательно. Вот, например, странный, едва уловимый скрип, как будто что-то тяжелое и железное тихо скользит по рельсам… Степа резко повернул голову и понял – надо было сделать это раньше. В лицо ему ударил ослепительный свет двух круглых фонарей, и он почувствовал, как уже знакомый паралич разбивает его тело. «Ну ебушки-воробушки!» – только и успел подумать Степа.
Антон резко закрыл глаза рукой. После непроглядной темноты, в которой они оказались, свет очень болезненно ударил по глазам и на несколько секунд полностью ослепил. Антон крепко зажмурился, а потом начал потихоньку, медленно и очень постепенно приоткрывать глаза, стараясь привыкнуть к яркому освещению. Прямо перед ними, буквально в сантиметрах от застывшего в нелепой позе Степы, стоял поезд метро.
Не новый серый футуристичный вагон метро с вытянутыми треугольными фарами, к которому Антон привык за последние несколько лет – в отличие от многих своих однокурсников он иногда спускался в подземку, когда Москва вставала в глухой пробке после очередного стихийного бедствия: дождя или снега. Нет. Это был старый вагон с круглыми желтоватыми фонарями. Синеватая краска уже начала облупляться, и кое-где сквозь нее проглядывало ржавое тело вагона. Спереди в кабине была стеклянная дверь, по бокам которой были закреплены два длинных деревянных поручня, а сразу над лобовым стеклом в узком окошке виднелась продолговатая табличка из плотного картона, на которой красными печатными буквами было написано: ЛЮША.
– ВЫ КТО ТАКИЕ? – голос был похож на голос громкоговорителя, которым в метро объявляют станции или просят не бежать по эскалатору. Он заполнил собой сводчатый тоннель. – И ЧТО, ИНТЕРЕСНО, ВЫ ЗДЕСЬ ДЕЛАЕТЕ?
Поезд, видимо внимательно осмотревший Антона со Степой, выключил дальний свет, и ослепительный блеск фар сменился теплым мягким светом, озарявшим несколько метров рельс и кирпичную кладку тоннеля. Степа выдохнул больше по привычке, чем из необходимости, и уставился в кабину поезда. Он все еще безуспешно пытался разглядеть машиниста в кабине. Степа был уверен, что он там непременно должен быть, и наверняка он просто не разглядел его за ослепляющим светом вагонных фар. Но машиниста в кабине не было. Поезд откатился чуть-чуть назад, как будто хотел получше разглядеть чужаков, неожиданно оказавшихся в его тоннеле. Раскатистый женский голос зазвучал мягче и даже, как показалось Степе, нежнее.
– А, я знаю тебя. Ты – Тень, – лицо поезда расплылось в улыбке. Если бы Степу попросили объяснить, как именно передняя часть вагона может «улыбнуться», он бы никогда не смог этого сделать, но именно такое ощущение появилось у него внутри, когда он снова поднял глаза на пожилой вагончик. – А я – ЛюшаМаняСашаКираНикитаСеменович.
Вагончик произнес имена на одном выдохе, не произнес даже, а протараторил. Степа с интересом посмотрел на поезд. Антон, окончательно освоившийся с освещением, шагнул вперед.
– А вы кто?
Скрипя колесами, вагончик придвинулся к ним поближе. Теперь и Антон, и Степа видели, что он был не один, за поворотом тоннеля прятался его «хвост» – еще три вагона старого образца. Степе они напомнили вагоны метро, которые он видел в Москве в девяностые, но, судя по облупившейся краске и еще некоторым деталям, которые он успел про себя отметить, поезд был значительно старше.
– Я же сказала. Нас зовут ЛюшаМаняСашаКираНикитаСеменович. Мы поезд метро, ходим по большому Подмосковному кольцу. Вечно ходим. Смотрим, слушаем, иногда возим неупокоенные души царевне. В метро наверху тоже иногда бывает, что кого-то не находят. Случайно ли или нарочно, но нам иногда и пассажиров возить приходится.
«А, еще один», – подумал про себя Степа. Он начал привыкать к странным обитателям Подмосковия, и сейчас ему совсем не хотелось погружаться в детали жизни (и смерти) очередного из них, у них с Антоном было дело, а времени было в обрез. Он открыл было рот, чтобы вежливо попрощаться со странным составом, но Антон опередил его.
– Простите, уважаемый поезд, а почему вас так стра… – он запнулся и быстро поправился: – Почему у вас такое необычное и красивое имя?
Поезд аж загудел от неожиданного комплимента. Фары его на секунду блеснули, а картонная табличка наверху кабины перевернулась: теперь на ней было написано: МАНЯ.
– Потому что нас много. Мы думали оставить одно имя, но не смогли договориться, чье именно, – голос из громкоговорителя звучал чуть иначе. – Нас тут пятеро. Мы души метростроевцев, погибших много лет назад при строительстве станции «Комсомольская».
Вагончик сделал паузу, как бы собираясь с мыслями, прежде чем продолжить свой рассказ.
– «Комсомольская» – в честь нас. Мы комсомольцами были, когда нас под землю водой унесло… Трех девушек-строительниц: Люшу, Маню и Киру, Сашку рябого и начальника нашего Никиту Семеновича. Под тоннелем, который мы строили, была пещера. Ну как пещера? Полость такая в породе. Дождь был, и водоотводы