сейфе…
Антон перестал говорить, как если бы только сейчас он сам впервые услышал свои слова и сделал очевидный вывод.
– Когда я показывал Соне кабинет, книга лежала на столе. Она даже пролистала ее, хотя совершенно без интереса… Неужели вы думаете, что из-за нее?
Антон не договорил. Степа молча смотрел в окно на проносящуюся мимо них Москву. Они проехали Парк Горького и въехали в тоннель, а Степа все молчал. Две гигантские мысли теснились у него в голове, отчаянно отказываясь в ней умещаться. Да, девушку убили за книгу. И его, Степу, расстреляли тоже из-за книги. Потому что Степа влез не в свое дело, начал тянуть за ниточки, за которые тянуть не надо было и которые пусть и теоретически, но могли привести его к Мертвому и к его начальнику. Но это было не самое страшное.
Гораздо неприятнее была вторая мысль, которую Степа не хотел додумывать до конца. Вот я, думал он, будто распутываю клубок. И когда я распутаю его до конца, то нитка окажется змеей и меня сожрет.
Но не распутать ведь тоже нельзя…
Получается, что самый важный человек одержим книгой, в которой есть что-то про пожар Москвы. Почему? Может, это просто мемуары какого-нибудь генерала, может, важный человек прочитал в книге что-то особенное, созвучное именно его непростому сердцу? Нет. Холодный разум говорил Степе, что людей убивают только тогда, когда они представляют опасность. Если бы дневник был безделицей, существенной лишь для его владельца, он бы не стал убивать девочку. И Степу бы не стал. Значит, в дневнике что-то ценное. И мысленный взор Степы обратился в другую сторону, на события, произошедшие с ним после смерти. Царевна ведь как сказала: город выбирает своего героя лишь тогда, когда городу грозит смертельная опасность….
Новая сигарета догорела до фильтра и потухла. Степа бросил окурок в окно.
– И что, что в дневнике было?
– Этот путешественник был жуликом, и он записал всю свою историю жизни в этой книге. Звучало все как выдумка, как такие приключения барона Мюнхгаузена. Он рассказывал про свое детство, про жизнь в Европе, про то, как был вынужден сбежать в Россию и как сжег Москву.
Пиздец. Клубок закончился, Степа оказался прав, и неизбежный вывод смотрел на него немигающими змеиными глазами, готовясь к финальному прыжку.
– И? Не тяни. Что, что именно там было написано про пожар?
– Я точно не знаю, я не читал все целиком, отец мне не разрешил. Но пока он еще ею не увлекся окончательно, я ее тоже перелистывал: глава про пожар вся была в каких-то вычислениях и таблицах.
Степа откинулся на сиденье. Итак, в дневнике содержится инструкция, как сжечь Москву. Ведь в 1812 году же получилось? Степа плохо помнил историю, но он точно помнил, что школьный учитель рассказывал про тот пожар как про событие, изменившее ход российской истории. Неужели в реальной жизни может найтись человек, который решится повторить что-то подобное? В Москве живет больше одиннадцати миллионов человек… Степа задумался. Ему казалось, что он нащупал ответ, даже услышал его, но то была лишь часть ответа. Не полная картинка, чего-то все равно недоставало.
Антон больше не мог ехать в тишине. Он начал расспрашивать Степу, и Степа рассказал ему и про свою гибель, про все, что случилось с ним потом и про свои догадки относительно того, зачем отцу Антона дневник и почему он им так дорожит.
– Я хорошо знаю своего отца, и я знаю, на что он способен. Это какая-то фантастика. Сказка. Так не может быть.
Степе не хотелось спорить, ему тоже вся придуманная им мысленная конструкция казалась довольно шаткой. Но других ответов у него пока не было.
– И Мертвый точно об этом не знает. Он не знает ни про книгу, ни про пожар, я абсолютно уверен.
– Я думаю, что ты прав. Но если не знает он, то ведь кто-то должен знать? Даже если мы предположим, что все это правда и Москве действительно угрожает новый пожар, ему кто-то должен помогать. И если не Мертвый, который, как ты говоришь, его правая рука во всех таких делах, то кто?
Ответа на этот вопрос Антон не знал. Они проехали под мостом и выехали на Электрозаводскую улицу.
– Ваше место назначения находится слева, – сказал безучастно навигатор.
Антон заглушил машину и вышел: на улице начал накрапывать осенний дождь. Степа неслышно подошел к нему и остановился. Вдвоем они секунду постояли в тишине и посмотрели на внушительное кирпичное здание электрозавода, которое в мутном осеннем свете выглядело особенно пугающе и зловеще. А потом пошли искать проход. Антону предстояло увидеть другую Москву.
* * *
Внутри собора было тихо. Нежити не производили никакого шума, и единственным источником звука в этом вакууме был постоянный крик в их головах. Но его слышали лишь сами нежити, зато слышали все время: многоголосый вой боли, производимый тысячами голосов. Ночной гость Игоря Валерьевича метался по пустому собору. Здесь, в Подмосковии, он мог принять свою настоящую форму. Точнее, свое настоящее бесформие: если бы кому-то понадобилось описать Гостя, то «поток черноты» был бы, пожалуй, самым точным определением. Он разливался по пустоте собора, роился вокруг колонн, собирался в какую-то фигуру в алтарной части и снова растекался в бесформенную темноту, продолжая бессмысленно носиться по зданию. Восстановленный храм Христа Спасителя в Подмосковии повторял прежнюю форму лишь снаружи, внутри он был совершенно пуст. Его целиком наполнял собою Гость.
Нежити, его помощники, его сыновья тревожно роились снаружи вокруг собора. Примитивное сознание, которым обладали эти существа, было похоже на сознание улья: они все чувствовали и слышали друг друга, они умели реагировать на опасность, но не имели собственной воли и собственных мыслей. Ими обладал лишь Гость, и сейчас им внезапно овладела тревога. Если бы Гость был человеком, его состояние можно было бы описать как паническую атаку, но он не был человеком. Как и все нежити, он был скорее раковой клеткой на живом теле города: он существовал благодаря городу, паразитировал на нем и одновременно прилагал все усилия к его уничтожению, не думая о том, что, потеряв хозяина, исчезнет и сам. Смерть или даже прекращение существования не страшили ни Гостя, ни других нежитей. Смерть означала конец страданий, смерть означала свободу.
Но смерть необходимо было заслужить, и сейчас, когда победа была так близка, Гость чувствовал тревогу. Как и всегда, тревога шла от людей. Гость не доверял Игорю Валерьевичу, он боялся, что в нем еще осталось что-то человеческое, что он в последний момент дрогнет и не решится исполнить задуманный им план.
Впервые