Он впервые задался вопросом: может ли безумие быть наследственным? Что, если его отец испытывал нечто подобное к его матери, и, когда она сбилась с честной дороги, у него не осталось иного выхода, кроме как напиваться до беспамятства и спать с девицами из кабачка?
Хотя Эди, конечно, никогда ему не изменит. И все же Гауэйна терзало предчувствие, что он не сможет удержать ее рядом. Эди просто закроется в комнате – возьмет виолончель и исчезнет из его жизни.
Нет, это не значит, что Стантон хочет отобрать у нее инструмент. Но он не мог задушить в себе грызущую ревность. Гауэйн жалел, что его жена – музыкант. Если бы она была обычной женщиной, леди Эдит – молодой леди, которую, как ему казалось, он встретил на балу у Гилкристов: добродетельная, скромная девушка, которая не скажет лишнего слова.
«Но тогда она не была бы Эди», – осознал Гауэйн со вздохом.
Он сидел во главе стола, где сиживал его отец миллион раз, и молча наблюдал, как Эди и Лила обмениваются шутками с Ведреном, скрипачом. Этот человек, предположительно, родственник графа де Жанлиса, который, по слухам, встретил свою смерть на гильотине. Граф был, кажется, его дедом. И поскольку Ведрен к ужину облачился в черный бархат, очевидно, сумел вывезти из Франции кое-какие фамильные драгоценности.
Лила привлекла внимание Гауэйна выразительным взмахом руки.
– Этот желчный парень с усами, Бардолф, невзлюбил меня.
– Не может этого быть! – галантно воскликнул Ведрен.
Гауэйн заметил, что француз очень красив. Высок и строен.
– Вы играете на виолончели? – спросил Ведрен, наклоняясь к Эдит, и Гауэйн подавил инстинктивный порыв толкнуть его обратно на стул.
– Играю, – улыбнулась Эди, и при этом ее губы казались такими пухлыми и соблазнительными, что у Стантона голова пошла кругом. Какого черта он не переспал с сотней женщин, прежде чем идти к венцу? По крайней мере, сохранял бы какое-то самообладание.
И тут он сообразил, что Ведрен снисходительно улыбается Эди и что-то воркует насчет того, что может помочь ей усовершенствовать технику, хотя сам на виолончели не играет.
– У виолы да гамба[8] звук лучше, – уверенно заметил он.
Эди быстро развеяла заблуждения молодого человека, и они развели дискуссию на тему, в которой Гауэйн ничего не смыслил.
– Вот что происходит, когда сажаете за стол хотя бы двух музыкантов, – заметила сидевшая слева Лила.
Гауэйн увидел, что она улыбается ему с искорками в глазах, куда более привлекательными, чем ее обычное, призванное соблазнять поведение.
– Эди и ее отец способны говорить о музыке часами.
– Вы никогда не пробовали выучить их язык?
– Слишком поздно. Они учились много лет.
Лила замолчала, и Гауэйн расслышал слова Ведрена:
– Месье де Сент-Коломб.
И Эди, кивнув, ответила:
– Добавил седьмую струну к бас-вио…
– Видите? – продолжила Лила. – Они вернутся в царство нас, смертных. Рано или поздно. Это нечто вроде тайного общества.
Гауэйну не нравилось участие Эди в этом тайном обществе, особенно в обществе красивого молодого француза с заманчивой атмосферой трагедии, окутывавшей его подобно потрепанному плащу.
– Предпочитаю играть на свежем воздухе, – говорил Ведрен. – Моя самая большая радость – взять скрипку и идти в сад.
– Я никогда не думала о чем-то подобном. – Эди повернулась к Гауэйну и коснулась руки мужа. – Может, мы двое дадим тебе, Лиле и Сюзанне концерт завтра? В яблоневом саду, у подножия башни. Днем!
– Я буду занят, – отрезал Гауэйн, даже не задумавшись. Почему Эди считает, что он будет свободен для посещения завтрашнего концерта? Каждый час его дня расписан.
– А после ужина?
– Сомневаюсь, что мы будем достаточно хорошо видеть ноты в такое время, – сказал Верден. – Хотя когда-нибудь мы сумеем добиться и этого. Придется как можно лучше изучить манеру игры друг друга, чтобы играть без нот.
Будь он проклят, если позволит Эди изучить манеру игры другого мужчины! И ни один мужчина, кроме него, не увидит ее с инструментом между ног! Это абсолютно неприемлемо! Но Гауэйн скажет ей об этом позже, наедине.
– Лила, ты можешь быть нашей публикой, – продолжала Эди, улыбаясь мачехе. – Обещаю, мы обязательно сыграем «Даруй нам мир».
Ярость почти слепила Гауэйна. Что написала Эди в том письме, из-за которого мачеха последовала за ними в Шотландию?
При свете свечей волосы Эди превратились в темный мед, отливавший отблесками солнечного света, запертого внутри. Жемчужины в волосах блестели светлым серебром среди моря золота, превращая Эди в драгоценность. ЕГО драгоценность!
Гауэйн жаждал уложить ее в постель, запустить руки в густые пряди. Но что-то мешало ему осуществить свое желание. Казалось неправильным, что его удовольствие от близости с ней настолько ошеломляющее, подхватывает его приливной волной, хотя, открывая глаза, он видит, что Эди наблюдает за ним с едва заметным туманом облегчения в глазах.
Сначала нужно поговорить с ней. Завтра. С глазу на глаз.
Гауэйн чувствовал себя одиноким. А одиночество хуже ада.
После ужина Эди поиграла часа два и лежала без сна в ожидании Гауэйна. Но он не пришел.
Она краем уха слышала, как суетится камердинер в комнате мужа… потом – тишина. Она долго не могла заснуть.
Наутро Эдит оделась и поднялась в детскую. Посмотреть, действительно ли Лила спала на узкой кровати гувернантки. Она увидела, что мачеха сидит на полу, растрепанная, неумытая, и играет в солдатики.
– Здравствуйте, – сказала Сюзанна, поднимаясь и подходя к Лиле, словно Эди собиралась украсть ее. Очевидно, Лила и Сюзанна обожают друг друга. И со стороны первой это не имело ничего общего с материнской любовью по отношению к последней.
– Здравствуй, – ответила она девочке. – Если хочешь, можешь называть меня Эди.
Тем более что о «маме» не могло быть и речи.
Потом Эди присела на корточки и стала изучать расстановку солдатиков. Их было очень много. Похоже, Лила командовала красными мундирами. А Сюзанна – синими.
– Кто побеждает? – спросила она.
– Это третья битва англичан против шотландцев, – пояснила Лила, подавив зевок. – Каким-то чудом шотландцы постоянно побеждают.
Она обняла Сюзанну за талию таким естественным жестом, словно знала ее с рождения.
– Три битвы! – воскликнула Эди. – И ты каждый раз проигрываешь! Господи, Лила, мы, англичанки, способны на большее!
– Эта англичанка встала на рассвете, – с достоинством объявила Лила. – Естественно, силы Его Величества выиграли бы любое сражение, происходившее в темноте.
Лила никогда прежде не поднималась рано.
– Каково тебе без сигар?